Леонид Гартунг - Пoрог

— Мне все понятно, — вздыхает Зарепкина.

— Что вам понятно?

— Какие у вас взгляды. И понятно теперь, почему у вас в классе распущенность. Да, да… И не смотрите так. Именно распущенность.

Тоня не успевает ничего ответить. Входит Борис. Он в своем новом костюме. Почему-то он носит его теперь каждый день.

— Антонина Петровна, — говорит Борис, — вы не забыли, что ваш класс готовит праздничный номер стенгазеты?

Теперь только так — «Антонина Петровна», «вы». Он строг и вежлив. Он и прежде иногда называл ее в школе Антониной Петровной, но всегда с еле заметной улыбкой, словно шутил. А теперь то же самое звучит сухо, со скрытой обидой, и Тоне кажется, все понимают это. Она чувствует, что внутри у него все напряжено, так же, как и у нее.

Из учительской Тоня идет в класс. В классе шумно. Копейка красная, растрепанная, держит Костю Иванова за шиворот, пригнула его к полу.

— Ты вымоешь тряпку? Вымоешь?

— А ты кто такая?

— Староста. Ты сам за меня голосовал.

— А я не голосовал.

— Неправда. Голосовал, голосовал!

Увидев учительницу, Копейка поясняет:

— Дежурить не хочет.

Костя смеется от смущения. Он бы с удовольствием дал сдачи, но не драться же всерьез с девчонкой.

— Как не стыдно?! — вдруг кричит Тоня. — Что вы, с ума посходили? Оставьте сейчас же.

Копейка отпускает Костю. Все удивленно смотрят на Тоню, притихли. И в это время она замечает, что у Генки усы. Длинные черные усы из конского хвоста.

— М… да… Не надо сходить с ума, — повторяет он важно ее слова и разглаживает усы пальцами.

— Хорош, — говорит Тоня, стараясь взять себя в руки. — Лучше некуда. Сними сейчас же!..

Митя сегодня совсем другой. Он подстрижен. Что должна изображать такая стрижка — непонятно. Сзади волосы повыхватаны ножницами, а спереди оставлены в неприкосновенности. Это, видимо, работа Егора.

Шея и уши Мити тщательно отмыты. Сидит на уроке тихо, даже несколько торжественно. На нем новый костюм. Похоже, что он стесняет Митю. Ему кажется, что все разглядывают новый пиджак и брюки.

Тоня догадывается: приехал Митин отец.

Рядом с Митей Генка. Усы он снял, но теперь вырезал из резинки голубя, намазал его чернилами и поставил себе печати на лбу и на щеках. Сидит и выжидательно посматривает на Тоню. Что она предпримет? Тоня понимает его и делает вид, что ничего не замечает. Генка разочарован. Достает носовой платок, слюнявит кончик и принимается стирать с лица голубей.

Как ни сдерживается Тоня, полностью овладеть собой ей не удается. И она видит удивление в глазах детей. После уроков Копейка смотрит на нее недетским сочувствующим взглядом и говорит тихо:

— Антонина Петровна, а вы стали какая-то совсем другая…

Да, другая. Она сама это чувствует.

А вечером педсовет и снова неприятность. Задают вопрос: «Почему у вас в восьмом прозвища?»

А что скажешь? Тоня пытается оправдать ребят. Ничего, дескать, в этом страшного нет, просто они хотят кое-что подправить в серьезном мире взрослых. Действительно, разве не скучно, что каждый получает имя при рождении, когда ничем еще не успел себя проявить. То ли дело прозвище — что заработал, то и получай соответственно своему характеру. Мамылина не любят — прозвали Мамылой, Генку — Бурундуком. Копейку в младших классах звали Десятником, то есть Гривенником, за маленький ростик. А после смены денег в десять раз уменьшили стоимость — получилась Копейка. Но, конечно, это нехорошо. Она обещает побеседовать с ребятами.

Тоню выслушали и сказали, что к замечаниям своих товарищей она отнеслась несерьезно.

И, наконец, Тоня дома. Но отдыхать некогда. На столе появляется стопка тетрадей и бутылочка с красными чернилами. Приходит Райка и весь вечер старается молчать, чтобы не отвлекать Тоню от работы.

Нет, Райка Тоне ни в чем не мешает. Жить с ней легко и приятно. Жалко только, что она редко бывает дома. Она любит двигаться, быть на людях, вечно занята, вечно спешит. То выставка книг в библиотеке, то обсуждение нового романа, то лыжная вылазка. Но главное в ней то, что она простая и веселая. С ней легко и приятно. Только вот запретной темы трудно избежать. Перед сном Райка лежит и читает. И вдруг:

— Тонь! Брось свои тетради. Послушай: «Четверть седьмого! Как долго приходилось ее ждать! Он снова зашагал взад и вперед. Солнце склонялось к закату, небо зарделось над деревьями, и алый полусвет ложился сквозь узкие окна в его потемневшую комнату. Вдруг Литвинову почудилось, как будто дверь растворилась за ним тихо и быстро и так же быстро затворилась снова… Он обернулся: у двери, закутанная в черную мантилью, стояла женщина…