Николай Байтов - Зверь дышит

Почему Вы на фестивале верлибра читаете рифмованные стихи? — Потому, что они свободны от тех правил, которые навязаны современному «свободному» стиху. Например, обязательное отсутствие рифмы. А я тоже поэт. Вы, наверное, меня не помните, т. к. я сидел в рядах слушателей. Ваши коллеги на меня обиделись из-за моего поведения, т. к. я не переношу матов в поэзии и в жизни, и я там по этому поводу высказался. Может, Вы там меня как-то и запомнили. Хотел сказать, что, несмотря на маты, мне очень понравилась Ваша поэзия. Она намного лучше той, что звучала из уст Ваших московских коллег.

Что такое верлибр? Да хрень полнейшая. Не утрируй. Приятно, что ни говорите. Ничего не говорите. Это не кладбище, а лежбище. Может, стойбище? Да нет. Насколько нужно было напрягаться, чтобы прочитать три стихотворения. Смерть уже не за горами, так что нужно тормозить. Сила вещей велика. Больше, чем сила слов? Ну! Даже и сравнивать нельзя.

А вряд ли кто ещё придёт. Как дождь хорош. Свеж и спокоен. Как Бог свят. Я пас. Твоё слово. У меня слов нет. Я жертвую фиговину. Ты жертвуешь фигуру? А зачем? Чтобы фиговей было всем. Для поддержания напряжения. И интерес чтобы возрос. Ну, твоё дело. — А я ответственен: каково слово, таково и дело. Это излишне. Собственно, у нас игра полуответственная. Соченка рассусальная. Да если б к этой соченке ещё и удачку в стоячку. А так — одна меланхолия. Я приношу в жертву фигуру вальта. Он ложится на d7, где бьётся семёркой, как видите. А никуда не денешься. И тогда получается такой эндшпиль, друзья мои, что вы все почешете в затылках. Это как минимум. — Эге. Интересно. Ты это дело долго обдумывал? — Да можно сказать — с детства. (А мне сейчас 54.) Я готовил сюрприз ко вторнику второго августа. Но приходится выкладывать раньше. Ибо омертвело всё. Гораздо быстрей, чем я думал.

Он пошёл на работу третьего мая. А институт закрыт до десятого. Охранник его не пустил. «Вас нет в списке». Приехал назад. А он по дороге покупает всегда сдобную булочку. У них там днём чаепитие. Смотрю — в хлебнице лежит эта булочка. Господи, я чуть не плачу над ним.

Кто-то сообразил — повесил на кабель Интернета. А он тонкий, кабель. А провода ещё тоньше. «Мишурные» — называются. Повесили бы на деревья. Вон гвоздь вбил. Правда, гвоздей нет. Да я вон из досок бы повыдирал во дворе. У нас здесь коллекция. Всё, до чего можно дотянуться, обломано. Синиц кормильцы. А я руку запущу в кормушку, как будто что-то кладу. А сама беру горсть семечек. Потом иду и лузгаю. Когда сырые кладут, когда жареные.

Зелёный чай — «Монах», а чёрный чай — «Монарх». Что ж, всякое лыко в строку. Ах, он монофизит. Ах, он ересиарх! Коля, ну как ты поживаешь? — Да я даже не знаю, что тебе на это сказать, отец Дима. Как ты говорил когда-то? — «Вашими молитвами очень плохо». Давно всё это было. С тех пор дискурсы постепенно легли на разные галсы. У тебя в одну сторону, у меня — в перпендикулярную. Нет общего предмета для разговора. Да неужели? Бред, брат. Это ты так рисуешься? Люди гораздо более схожи, чем различны. — Отец, фильтруй овец, как Полифем. — Хе-хе. Тогда уж — как слепой Исаак, благословляй на ощупь. Значит, ты думаешь — я «отстал»? Скажи уж прямо. А тебе не приходит в голову, что я могу быть очень даже в курсе? Духовник, принимающий в среднем по десять исповедей в день (пусть даже восемь из них от старушек) — как может в курсе не быть, а? — Я испытал многие ужасы, и у меня не осталось ни мнения, ни знания. — Ах, вот оно что!

Актёры молятся тайком, вслух роли говоря. Тычешься мыслью во что попало. Проходят разные темы. Сменяют друг друга, возвращаются. Круг их совсем не широк. Замкнут. Где-то надавить посильней, разорвать. Не получается. Всё вязкое. Всё липнет и опутывает. Как-то радикальнее. Разорвать круг самой жизни. Впустить неизвестный воздух. Привычки — продолжение тела. Можно для начала их попробовать уничтожить. Тоже непросто.

Лежу и успокаиваю себя: как-нибудь всё образуется. Перейдёт это невыносимое время. И ведь что такого в нём особо невыносимого? Ничего, собственно. Практически на пустом месте всё. Даже стыдно кому сказать. Откуда ж такие муки, что умереть уж готов? Дефрагментацию жёсткого диска запусти. Она будет работать себе до утра. А ты смотри, как разноцветные квадратики бегают, перестраиваются рядами. Ни о чём не думай. Постепенно беспокойство уляжется. Потом уснёшь.

Лучший способ, чтобы перестали звонить, это просить у всех денег. Ну, хоть и не прямо. А в общем, да и прямо: «Чего звонишь? Купи авторские права на „Муру“». Надолго потеряют меня мои корреспонденты. Может быть, навсегда. Ресипиенты, what-his-нэймы. Я менял имена из огня в полымя. Не надо утрировать. Ну сколько можно.