Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать

— Увы, други, как ни старались люди, а веселие на Руси по-прежнему питие!..

— Увы не веселие, а проклятие. Раньше поэтов изводили на дуэлях, а ноне одна срамота… Слыхали небось про Климцова? Жена чем-то хватила по пьяному делу и — каюк…

— На все свои причины, без причины и блоха не боднет…

— Известно, какие причины… Все же видели, снедает Ивана Гавриловича душевная немочь — депрессия по-нонешнему.

— Следствие творческого кризиса. А что? Сколько хотите. Накопление отрицательных эмоций порождает стрессовую ситуацию… — бойко лепетал некто с подвижным поношенным лицом, беспрестанно и как будто не без удовольствия шмыгая носом и покашливая.

— Сразу и кризис!.. — хмуро басил молодой человек в пестром свитере, ни на кого не глядя, по-видимому, — из-за неприязни ко всем. — Кризис — это душевное безмолвие, а Ивану Гавриловичу удавалось все, за что он брался.

— Тогда, может, мешал кому-то, — послушно отказался от прежнего своего предположения простуженный человек, шмыгнув носом и кашлянув в тон вопросу.

— Чепуха. Кому Иван Гаврилович мог мешать?.. — вздохнул заросший до самых глаз русоволосый юноша.

— Все кому-то мешают, — усмехнулся Курослеп и глотнул вина. — Тесновато стало на земле. На одного моцарта по два сальери…

— Моцарты?.. Где вы видели моцартов? На каком углу завернуть, чтобы посмотреть?.. — подавшись в сторону Курослепа и почему-то косясь на дверь, насмешливо заговорил человек в серой вязаной рубахе. — Давно уже сальери отравляют сальери! Какой-нибудь щенок еще гаммы не выучил, а уже руки чешутся подсыпать первой скрипке!.. Я не говорю, Ивану подсыпали — в прямом смысле…

— А в каком подсыпали?.. — Бородач весьма неуважительно смотрел на человека в серой рубахе. — Хочешь сказать, не мытьем, так катаньем сжили со свету?.. Кто, каким образом?..

Салтыков так выражал раздражение, что его истоки просматривались не в желании оспорить дядю, а в неуважении к нему. Невольно приходило в голову, что тот подсыпал доктору наук на старые дрожжи.

— Послушай, что ты цепляешься?.. Что я такого сказал?.. Прямо рот не разевай, честное слово!.. — Дядя резво пошел на попятную.

— И не разевай, если позывает каркать!.. — Бородач встал, но тут же опустился, поняв, что усугубит и без того негожий тон поминального застолья.

Но в его сторону уже заинтересованно оборотились, по-видимому, многие были посвящены в подспудные побуждения схватки. «Человек из президиума» напротив — подался к окну, что вовсе не означало, будто его не интересует происходящее или он отстраняется от заварухи; он отошел, чтобы лучше видеть всех, и, выбрав позицию, застыл со сморщенным лбом — от чрезвычайных усилий «замечать и отмечать».

— Люди уже не имеют права на свое мнение!.. — Дядя разыгрывал затертую карту ущемленного в правах, взывал к общественности. — Хочешь воздать человеку должное, а тебе за это…

— По-твоему, помахать кулаком в определенном направлении означает воздать Ивану должное?..

— Никто не махает… — Дядю бросило в пот. — Я уважал Ивана без всяких, понимаешь… И не меньше тебя.

— Уважение деликатно!.. У Ивана, как у всякого живого человека, были свои тревоги разума, сердца, а ты вламываешься в эту святая святых с черт знает какими домыслами и называешь это уважением!.. — На загорелой шее бородача вздулись вены.

— Действительно… — раздумчиво прохрипел простуженный человек, печально свиснув носом, но не кашлянув — как бы из почтения к сердитости бородача. — Мало ли напастей на нашу голову. То одно, то другое, набирается, давит на затылок, ну и… потянет снять напряжение.

«Все непросто, все глубоко обосновано, все какие-то роковые силы — что угодно, только не заурядный случай… Или им попросту неприятно чувствовать себя на тризне по человеческой несостоятельности?..»

Следующие полчаса разговаривали на приглушенных тонах, и Нерецкой перестал понимать, ради чего эти люди собрались вместе. «Вроде наших календарных шашлыков. Там тоже начинают с тостов «по случаю», а кончают мордобоем…»

— Я не публицист, мне трудно даются общеизвестные истины, — иронически самоуничижаясь, кокетничал полный человек с холеными, сизыми от бритья щеками. Несмотря на импозантную дородность вожака в стаде бабуинов, на него не обращали внимания, не испрашивали его мнений, и это невольно подразумевало его незначительность, а потому как тут нельзя было за медальным профилем скрыть свою заурядность, он явно чувствовал себя неприятно обнаженным.