Мигель Делибес - Еретик

Первые два дня они ехали точно как наметили. На третий их застиг ливень, они явились в Бело-радо промокшие до нитки. Над Кастилией нависли дождевые тучи, пришлось выждать день, пока погода не разгуляется. Тридцатого после полудня, предварительно послав по почте Эчаррену срочное письмо, они въехали в Сильвети, малолюдное горное селение с домами, сложенными из камня. Сиприано сгрузил свои тючки в сенях у Пабло Эчаррена, Висенте не остался ночевать, а верхом на Старичке и с Красавчиком и Одиночкой в арьергарде возвратился в Уртасун, стараясь не привлекать внимания местных жителей. Сиприано убедился, что Пабло Эчаррен отнюдь не такой мрачный тип, каким его рисовал дон Карлос. Он говорил мало, но не из-за дурного характера, а просто не любил зря тратить слова:

— Ваша милость знает, что времена нынче трудные. В горы я могу пойти не меньше, чем за пятьдесят дукатов, — сказал он.

Отправились они еще до рассвета, и по мере того как светало, темный контур горной гряды все отчетливей проступал на горизонте. Покрытый попоной мул Эчаррена шел впереди, за ним мул Сиприано и третий, по кличке Светлый, с багажом. Проехали мимо рощицы вечнозеленых дубов, следуя по тропе, и вдруг из самой чащи выпорхнули, как очумелые, две птицы.

— Вальдшнепы, — коротко бросил Эчаррен.

— В Кастилии вальдшнепы появляются в ноябре, — заметил Сиприано, вспомнив времена, проведенные в Ла-Манге.

— Они еще не закончили перелет, — пояснил проводник. — Во всяком случае, эта пара гнездится здесь.

Перед крутым подъемом он сделал остановку. Справа от них тянулась буковая роща с молодыми листьями, а по левую сторону стоял густой темный ельник. Эчаррен достал из дорожных сумок хлеб, сыр, колбасу и бурдюк с вином. Перед едой отпил из бурдюка — запрокинув голову, пил долго, не пролив ни капли.

— Надо промыть кишки, — сказал он, оправдываясь.

С наступлением полуденного зноя в воздухе под ними, не шевеля крыльями, зависла пара

бородатых ягнятников. Когда снова тронулись в путь, мулы двигались медленно, с трудом. Склон становился все круче, и вот они вступили в буковый лес, в густую чащу с таинственной тенью. Время от времени Эчаррен останавливал своего мула и, попросив Сиприано соблюдать тишину, прислушивался. На горных высотах несмотря на яркое, палящее солнце воздух был прохладней. Теперь они пробирались между елей, целого моря елей, а наверху, на вершине горы, виднелись одиноко торчащие горные утесы, небольшие сверкающие снежники, извивающиеся ручьи, образовавшиеся от таяния снега. В какой-то момент, при очередной остановке, Эчаррен энергичным жестом показал Сиприано, чтобы тот укрылся на маленькой полянке между высокими деревьями. Приложив указательный палец к губам, Эчаррен насторожился. Где-то недалеко слышались голоса. Наваррец спешился и стал вглядываться сквозь листву. Вероятно, он сумел рассмотреть одежду путников или, быть может, узнал масть их мулов — обернувшись к Сиприано, он шепнул:

— Контрабандисты.

Сальседо, сидя верхом на муле, тщетно всматривался в направлении, указанном проводником. Он слышал разговор совсем близко, но людей не видел. Вскоре они, вероятно, стали удаляться, и их голоса постепенно превратились в невнятный гул. Когда этот гул стих, Эчаррен взобрался на своего мула и сказал:

— Это Маркос Дуро, лучший проводник в нашей округе.

— И что же они везут?

— Наверно, амбру, всяческие притирания да румяна, духи, благовонные масла. Роскошь вся идет из Франции.

Подъем становился все круче, и когда они вышли из лесной зоны, растительность изменилась: стелящиеся травы, вереск, колючий дрок, черника. Эчаррен старался двигаться, прижимаясь к неровностям скал, чтобы снизу их не заметили. Однажды, выезжая из-за скалы, они увидели скачущую по камням, убегающую от них серну. Дорога была полна препятствий — высокие скалы, каменистые осыпи, но вот в глубине ущелья, над пропастью, в тени небольшой ниши, они увидели человека в кафтане и широких штанах до колен, с двумя связанными за шеи лошадьми. Эчаррен обернулся к Сиприано:

— Пьер никогда не заставляет себя ждать, — с улыбкой сказал он и издал переливчатый свист, который в оврагах с французской стороны эхо повторило несколько раз, все тише и тише.

По просьбе Сиприано Доктор согласился, чтобы Беатрис Касалья заменила свою сестру Констансу в чтении на их собраниях. Прошло уже семь месяцев, как Сальседо возвратился из Германии, и в этот вечер в начале мая Беатрис прочитала несколько страниц из «Свободы христианина» с той же улыбкой, обнажавшей зубы, теми же интонациями и чуть заметной шепелявостью, какие были у доньи Леонор. Казалось, будто это покойница воскресла. Во время пауз Сиприано любовался красивым профилем Аны Энрикес, ее лицом, таким светлым и привлекательным под красным тюрбаном, как бы уменьшавшим ее голову, ее изящными кистями рук, лежащими на спинке скамьи, тонкими, украшенными кольцами, пальцами. Затем Доктор комментировал страницы, прочитанные его сестрой Беатрис, и в его голосе была та же пылкость и убежденность, как при жизни матери. После возвращения Сиприано с книгами, сообщениями и хорошими вестями дон Агустин Касалья стал совсем другим человеком. Его религиозные взгляды укрепились, он снова обрел прежний пыл прозелита. Однако едва приступили к заключительной части беседы, как с улицы послышался топот мчащейся во весь опор лошади, и цокот копыт по камням мостовой все приближался. В зале воцарилась такая тишина, что, когда лошадь остановилась, было слышно, как всадник спешился и сделал три шага к входной двери. Прозвучали два коротких удара дверным молотком, Хуан Санчес ринулся к лестнице, а меж тем в зале все затаили дыхание. Через несколько секунд вбежал дон Карлос де Сесо, в наспех надетом костюме для верховой езды, растрепанный, со шляпой в руке — одним прыжком он вскочил на помост, где сидел Доктор, нервно пошептался с ним и, видимо, получив его согласие, встревоженным тоном обратился к слушателям.