Мигель Делибес - Пять часов с Марио

Его неутешная супруга — донья Мария дель Кармен Сотильо, его дети — Марио, Мария дель Кармен, Альваро, Борха и Мария Арáнсасу, его тесть — его высокопревосходительство дон Рамон Сотильо, его сестра — Мария дель Росарио, его свояченица — донья Хулия Сотильо, его невестка — донья Энкарнасьон Гомес Гомес, дядья и тетки, двоюродные братья и сестры и вся осиротевшая семья скорбят о невосполнимой утрате и молятся о спасении души усопшего.

Заупокойная литургия состоится завтра в 8 часов, в приходе Св. Диего.

Вынос тела состоится в 10.

Грегорианские мессы будут объявлены особо.

Похоронное бюро: Альфарерос, 16, нижний этаж, направо.

Затворив дверь за последним посетителем, Кармен прислоняется затылком к стене, чувствует ее холод и часто моргает, точно ослепленная. Правая рука у нее болит, губы опухли от бесконечных поцелуев. Она не знает, что сказать, и повторяет то, что твердила с самого утра: «Подумай, Вален, мне до сих пор не верится, я не могу привыкнуть к этой мысли». Вален осторожно берет ее за руку и, не встречая сопротивления, ведет за собой по коридору в ее комнату.

— Тебе надо немножко поспать, Менчу. Меня восхищает твое мужество, но не обманывай себя, милочка, это совершенно искусственно. Это всегда спадает. Нервы тебя замучают. Завтра увидишь.

Кармен сидит на краю широкой кровати и покорно разувается, сбрасывая левой ногой туфлю с правой, а правой — туфлю с левой ноги. Валентина помогает ей лечь, а затем складывает одеяло треугольником так, чтобы оно прикрыло половину тела — от пояса до ног. Но, прежде чем закрыть глаза, Кармен обиженно говорит:

— Спать! Нет, Вален, я не хочу спать. Я должна быть с ним. Это последняя ночь, ты же знаешь.

Валентина проявляет уступчивость. Голос ее — тон и звучание ее голоса, так же как и ее движения, заключают в себе невероятную энергию:

— Не хочешь — не спи, но отдохни непременно. Ты должна отдохнуть. Во всяком случае, должна попытаться. — Она смотрит на часы. — Висенте скоро приедет.

Кармен вытягивается под белым одеялом, закрывает глаза и, точно ей этого мало, защищает их от света обнаженной правой рукой, такой белой-белой по сравнению с черным рукавом свитера, прикрывающим ее до локтя.

— Кажется, целый век прошел с тех пор, как я позвонила тебе утром, — говорит она. — Боже мой, что же это такое! Ты только подумай: мне все еще не верится, я не могу привыкнуть к этой мысли.

Кармен лежит с закрытыми и защищенными рукой глазами, и перед ней мелькают безжизненные, точно деревянные, лица с выражением тупой скорби: «Да, такие дела» — «Надо смириться» — «Подумай о себе, Кармен, ты нужна малышам» — «В котором часу завтра вынос?» Она говорила: «Спасибо, милый» или: «Спасибо, дорогая», — а почетным посетителям: «Как рад был бы видеть вас бедный Марио!» Одни посетители сменялись другими, но количество их не уменьшалось. Это было похоже на многоводную реку. Вначале все было просто и прилично. Вытянувшиеся лица и напряженное молчание. Чтобы разрядить натянутость, Армандо пошутил над монашками. Он думал, что она не слышит, но Кармен услышала, и, хотя ничего не сказала, Мойано, с молочно-бледным лицом, с черной, шелковистой бородой раввина, на которой невольно останавливается внимание, бросил на Армандо укоризненный, суровый взгляд. Борода Мойано и его мертвенная бледность соответствовали настроению, возникающему у гроба. А вот белобрысый завиток Вален, напротив, вносил диссонанс. «Когда мне сказали, я не могла поверить. Ведь я видела его только вчера!» Кармен наклонялась и целовала ее в обе щеки. Впрочем, никто по-настоящему не целовался, все заученно прижимались друг к другу щеками, сперва левой, потом правой, и целовали воздух или, может быть, чью-то непокорную прядь: оба слышали звук поцелуя, но не ощущали его. «Да и я тоже. Вечером он поужинал как ни в чем не бывало, потом еще почитал. А утром — вот что. Кто бы мог подумать!» Борода Мойано очень шла к обстановке, так же как и лицо — до синевы бледное, осунувшееся лицо кабинетного ученого.