Джеймс Болдуин - Современная американская повесть

Когда я был маленьким, всем разрешалось учиться чтению… Вот что по крайней мере правда: как-то, возвращаясь с репетиции оркестра (мы жили на Хау-стрит), я запустил левую руку в трусики к девочке по имени Марион. Потом я презирал ее… Отец хотел научить меня играть в шахматы, но, когда тянулся к пешке или туре, его дрожавшие пальцы задевали и опрокидывали крупные фигуры — короля, ферзя, слона. Я плакал от злости… Когда я работал в «Сирз», я однажды украл смеситель и подарил матери на день рождения…

Нет, все не то! Эти мелочные признания в сумме не образуют сколько-нибудь особенного человека.

Мне бы хотелось сплетать памятные нити материнской доброты, отцовских упований, но это — главное — не дается в руки, оно призрачно, неотчетливо.

А отчетливо я слышу звуки музыкальной шкатулки: «La ci darem la mano…» [27] «Дай руку мне, красотка…» (итал.) — Дуэт Дон Жуана и Церлины из оперы Моцарта «Дон Жуан». Перезвон колокольчиков воскрешает место и обстоятельства. Нам по двадцать. Приятель привел девушку. Это был третий год трудовой повинности; помещение, где мы спали, строилось под школьный спортивный зал — металлические стропила вместо потолка, раздолье для эха; кому-то из наших и принадлежала та музыкальная шкатулка. Приятель попросил на одну ночь поменяться с ним койками: моя была у стены, и он думал, что у меня ему будет лучше, чем у себя — у всех на виду. Когда я вызываю в памяти серебряные звуки шкатулки (то место, где Церлина выдыхает: «Andiam! Andiam!» [28] Идем! Идем! (итал.). ), я вижу лицо той девушки потом; ничего у них хорошего не получилось, и она винила себя, говорила, что у нее «все не как у людей». Мне предстояло проверить это самому.

Может, с моей девушкой мне удастся разговориться о «Дон Жуане», когда мы усядемся на край комода и упрем ноги в ящик. О «Кавалере роз». Об «Отелло». Но все эти разговоры о музыке будут лишь зашифрованными воспоминаниями о желании и попытках получить от другого то, что можно было в ту минуту получить.

И все же я убежден, что даже в нашем, как семечками, набитом людьми Нью-Хейвене я способен сохранить верность, преданность запропастившемуся близкому человеку. Моя жизнь — поиск. Мельком увиденная краешком глаза ненапряженная щека таит бездну возможностей. Я узн а ю хороший набор, не открывая карт. Мне достаточно приглядеться минуту-другую, и я скажу, ладят супруги между собою или нет. Моя мать ходила за больным отцом двадцать два года — и обожала его все эти годы. Она сбивалась с ног, разыскивая ему в аптеках траву от запоров, и при всем том молилась на него. Они стоили друг друга. Повышенного голоса я в доме не слыхал.

Жаловаться не хочу, но им было полегче. При их жизни в домах еще было место для стен. Им редко приходилось подолгу стоять в очередях, разве что сманит какой-нибудь исключительный фильм.

Сколько случайности, отчаяния в моем поиске: каждый день сотни тысяч лиц и их фрагментов перетекают в мое сознание из очередей.

— Кстати, — спрашиваю я громко, — как вас зовут?

Я всегда был уверен, что имя отчасти выражает характер человека. Иначе и быть не может: его выбрали люди, ответственные и за генетическую информацию, и за воспитание в семье. Назовите кого-нибудь неверным именем, и вы навсегда скроете под маской его лицо. Какая беспечность! Четыре часа простоять за нею в очереди, почти расписаться в преданности и постоянстве — и не удосужиться узнать имя!

Она что-то говорит, но в этот момент мне прямо в щеку чихает мусорщик, и я ничего не слышу. Девушка выжидает, на много ли его хватит.

— Апчхи!

Вроде бы все. Хватило на два раза. В глазах слезы. Меня ненавидит по-прежнему.

— Мейси.

Я снова настраиваю глаза на ее шейный пушок, буду думать об этом имени. Я вдруг узнаю бесконечно много нового о девушке.

Опять перехожу на шепот.

— Почему вы засмеялись, когда узнали, что меня зовут Сэм?

— Очень обрадовалась. С этим именем всех любят — что людей, что собак, что котов.

Положительно неглупая девушка.

— Ну, нет, — скромничаю я, благо это можно себе позволить, — меня многие не любят.

— Неправда, Сэм, — говорит она в полный голос.

Лучшего ответа я не ожидал.

Я не люблю, когда мне чихают в лицо, и острое чувство неприязни растравляет меня. У меня полное право подавать любое прошение, какое пожелаю. Я не пустышка вроде бабули, чтобы от скуки таскаться по очередям. И не болван вроде Подковки…

— Надеюсь, это всего-навсего сенная лихорадка, — говорю я мусорщику. — Я бы не хотел благодаря вам получить летом насморк.