Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан

— Но ведь одежду он куда-то спрятал! — обиделась Ингрид.

— Кто?

— Штейн. Он принуждал меня. Он меня запугал: говорил, Херш очень крутой и сердитый. Сказал, он может сделать из меня звезду, но ему для этого надо сперва посмотреть, на что я похожа голый. Сказал, чтобы я старалась ему угодить, иначе они оба будут очень злой.

— И вы угождали?

— Но он же спрятал одежду! — воскликнула она. — А в руке держал мокрый полотенце. И уже один раз меня им ударил. Пугал, что следов не останется. Я подумала, надо выиграть время. Не хотела, чтобы он снова делал мне больно.

— Что произошло, когда вы вошли в комнату Херша?

— Он был в белье, прикинь? В трусах — белых с синими разводами. Я спросила, зачем ему винтовка.

— А откуда вы узнали про винтовку?

— Меня Штейн водил смотреть на нее. И сказал, что в этом доме лучше быть послушный девочка.

— Понятно. И что Херш сказал, когда вы спросили его, зачем ему винтовка?

— Говорит, может быть, собирется стрелять немцев. Может, меня. Кто знает.

— Что было потом?

— Он схватил меня за волосы и повалил на кровать. А потом заставил меня взять в рот.

— Принудил вас к феллацио?

— Это значит сосать хрен, да?

Мистер Паунд неодобрительно покачал головой.

— Да, — после паузы сказал он.

— Да. Так правилно.

— Вы сопротивлялись?

— Я слишком боялась.

— Вы кричали? Звали на помощь?

— У меня же рот был занят, прикинь? Как кричать?

— Что потом?

— Я говорю ему, вы что это, прикинь? Ведете себя, будто я вам животное! Он сказал, это потому, что я добрый. Твой отец еще не так бы моего отца разуделал, если бы тот ему на войне подвернулся.

— А потом что было?

— Он стал пьяный. Захотел спать. Уходи, говорит. Иди вниз. И делай все, что хочет Гарри, а то смотри у меня.

Подошло время перерыва.

— Господа присяжные, — сказал господин судья Бийл, — едва ли я должен особо предупреждать вас, что вам запрещено с кем-либо обсуждать дело, а если кто попытается с вами о нем заговорить, сообщайте мне.

В пятницу в 10:30 Ингрид продолжила показания. Сообщила суду о седле и о том, для чего Гарри его приспособил. Сказала, что он вознамерился ее фотографировать и грозил физическим воздействием.

— Что Штейн делал потом?

— Заставил меня лечь на ковер лицом вниз.

— А потом что произошло?

— Запихнул свой хрен мне в задницу.

— Вы сопротивлялись?

— Ну естественно. Болно же! Но у него в руке был конский хлыст.

— Как долго это продолжалось?

— Не помню. Мне кажется, я отключилась.

— Когда вновь появился Херш?

— В четыре утра. Это я помню.

— Он был одет?

— Он был в халате, но у него все было видно.

— Что было видно?

— Его халат был без пояс. И распахнут.

— Что он делал?

— Он очень сердился на Штейна.

— За что?

— Не за то, что тот сделал со мной. Это ему было похер. — Она спохватилась, вспыхнула. — Извините меня, Ваша Милость.

Махнув рукой, господин судья Бийл дал знак продолжать.

— Свидетельница не вполне владеет английским, — пояснил мистер Паунд. — Она не понимает, какие слова считаются нецензурными.

— Продолжайте, пожалуйста, мистер Паунд.

— Да, Ваша Милость. Так на что же он тогда сердился?

— Из-за винтовки. И седла. Особенно из-за седла. Он утащил Штейна в другую комнату и там кричал на него, а когда Штейн вышел, отложил седло в сторону.

— А не было ли у вас возможности воспользоваться их отсутствием и сбежать?

— Так ведь одежды нет! И у них ружье. И конский хлыст. Да и вернулись они довольно быстро, прикинь, да?

— А что было потом?

Сперва Херш был очень добрым. Налил всем выпить. Сел со мной рядом и ни к чему меня особо-то не принуждал, взял только за руку и положил ее… ну, туда, на этот его…

— Пенис?

— Да. Так правилно. Но потом его настроение изменилось. Спросил, состояла ли я в гитлерюгенде. Я сказала, что слишком поздно родилась. Он стал смеяться. А я сказала, что мой старший брат состоял в гитлерюгенде — ну и что, это же такая чепуха! А мой папа на войне спасал евреев. От этого он стал смеяться еще больше. Подумал, будто это ошен смешно.

— Вы знали, что Херш еврей?

— Да мне-то что. Какая разница?

— Отвечайте да или нет, пожалуйста.

— Нет, я не знала. Но потом он мне сказал. А я говорю, вы такой симпатичный, кто мог подумать? Ну, он на вид-то непохож, прикинь? Может быть, мой английский был не правилно. Но он лицом стал ошен, ошен сердит.

— И что произошло потом?

— Он толкал меня. Пихал. Схватил меня ошен, ошен сильно вот здесь. — Она показала на запястье. — И велел Штейну дать мне одежду и выставить вон.