Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан

— Не надо, Ваша Милость.

— Хотите переговорить с ним здесь или внизу?

— Здесь, Ваша Милость.

Подойдя, мистер Коукс вполголоса напомнил Гарри, что о его предыдущем тюремном опыте присяжные не знают; о нем их известят только после того, как они вынесут свой вердикт, да и то лишь в том случае, если его признают виновным.

Возобновив допрос со стороны обвинения, мистер Паунд спросил:

— Вы сказали, что играли с мисс Лёбнер в какие-то игры. То, что вы спрятали ее одежду, тоже было такой игрой?

— Нет. Этого вообще не было. Ей никто не мешал уйти в любой момент.

С независимым видом покидая свидетельское место, Гарри и пары шагов еще не сделал, а Джейка уже как обварило отвращением, хлынувшим из ложи присяжных.

Когда его самого призвали давать показания, он был в отчаянии, чувствовал, что все рухнуло и спасения нет.

— Скажите, ваш приезд домой, — спросил его сэр Лайонель, — в тот день, двенадцатого июня, был запланирован?

— Нет. Я должен был прилететь на следующий день.

— Откуда прибыли?

— Из Монреаля.

— Что вы там делали?

— Ездил по семейным делам.

На уточняющие вопросы Джейк ответил, что присутствовал там на похоронах отца и, как требует того религиозная традиция, неделю вместе с родственниками соблюдал траур.

— Что произошло, когда вы вошли в дом?

— Боюсь, что я застал Штейна и мисс Лёбнер врасплох.

— Было ли по мисс Лёбнер видно, что она действует по принуждению?

— Нет. Определенно нет.

— В чем она была одета?

— Она была голая.

— Это ее смущало?

— Нисколько.

— Штейн предлагал вам эту девушку? Сказал ли он: «Хочешь ее? Она насчет этого сама не своя. Сделает все, что душе угодно».

— Нет. Не говорил.

— А потом что было?

— Она пришла ко мне в спальню с коньяком на подносе.

— По вашей просьбе?

— Нет, по собственному желанию.

— Вы с ней говорили о винтовке?

— Нет. Не говорил.

— Что происходило между вами в спальне?

— Она затеяла ласкать мой пенис, но я сказал ей, что устал. Что хочу принять ванну. И отослал ее вниз.

Далее Джейк сообщил, что, когда он проснулся и спустился в гостиную, было четыре утра.

— А почему проснулись? Услышали какие-то неприятные звуки внизу?

— Проснулся от головной боли. А снизу слышался смех. Стоны удовольствия. Больше ничего.

Сцену ссоры с Гарри из-за винтовки и седла с ходу проскочили. Про халат Джейк сказал, что не помнит, был он подпоясан или нет.

— Вы были все еще под впечатлением похорон?

— Совершенно верно.

— Как встретила вас внизу мисс Лёбнер?

Джейк помешкал. Закусил губу.

— Она крикнула: «Эй ты! Твой приятель говорит, черный ход не по его части, а ты что скажешь?»

— И что же вы ответили?

— Ответил какой-то дурацкой шуткой. Не помню.

— Что было потом?

— Сел на диван. Она села рядом.

— А потом что?

— Она принялась поглаживать мой пенис.

— А вы что делали?

— Ничего.

Повисла пауза.

— Я был усталый. Это расслабляло.

— Что произошло потом?

— Она перевозбудилась. Я остановил ее.

— А потом что?

— Она обиделась. Мы поссорились. Вдруг я почувствовал, что сыт всем этим по горло. И я настоял на том, чтобы она ушла.

— И что, вы грубо с ней обошлись?

— Вовсе не грубо. Ну, может, пихнул ее…

— И что было после этого?

— После этого она сказала: «Я тебя урою, мерзкий козел».

Рабочий день подошел к концу, и мистер Паунд отложил перекрестный допрос Херша на утро понедельника.

С тех самых пор, как они вместе предстали перед магистратским судом, Гарри начал отслаиваться и шелушиться, а теперь и вовсе облез. Кожи совсем не стало, сплошной оголенный нерв. Весь долгий мучительный уик-энд, почти совсем бессонный, Джейк то уходил, то снова возвращался в квартиру Руфи, где обосновался Гарри.

— Ты смотрел на меня так, будто я говна кусок, — сетовал Гарри. — Закончив давать показания, я на тебя, дружочек ты мой, глянул. Гляжу и по глазам вижу: ты такой же, как и все они. Гарри Штейн для вас все равно что кусок говна.

У Руфи, чьи ресурсы, изначально не бог весь какие великие, давно исчерпались, глаза постоянно были на мокром месте.

— Имейте в виду: если этого человека посадят за решетку, я буду ходить в черном весь срок, до самого дня, когда выпустят. И каждое утро вся в черном я буду стоять у вас под дверью.

— Так, может, меня и дома-то не будет, Руфь! Нас же, не ровен час, обоих в тюрьму упрячут.

— Я уже побыла раз вдовой. Не хочу больше! За что мне? Бог не допустит, чтобы я стала вдовой второй раз!