Рышард Клысь: «Какаду»

Своеобразной кульминацией путешествия оказывается почти фантастическая (в условиях оккупации) продолжительная беседа Хмурого с майором вермахта: случай сводит их в одном купе.

Чем примечательна эта встреча? Почему она оставляет такой глубокий след в сознании героя, что он вспоминает о ней год спустя, вспоминает с тяжелым, щемящим чувством?

Необычность ее в том, что она выходит за рамки представлений молодого подпольщика о врагах. Хмурому кажется, что этот враг просто умнее, а значит, и коварнее, вероломнее многих других, встречавшихся ему ранее. Опыт подпольной борьбы в условиях фашистской оккупации приучил Хмурого в каждом немце, одетом в военный мундир, видеть недруга, не доверять ему. Хмурый не верит и немцу — случайному попутчику, который обещает ему свою помощь в случае, если нагрянет полицейский патруль. С еще большим недоверием воспринимает он все попытки майора вызвать его на откровенный разговор. Впрочем, герой книги совсем не готов к подобному разговору. Его попутчик многоопытен и мудр, а он молод, порывист, горяч, и нервы его в этой сложной ситуации напряжены до предела. Оттого Хмурый и не очень-то задумывается над каждой сказанной фразой. Например, над тем, что оба они, как сам он заявляет, выступают по отношению друг к другу то в роли палача, то в роли жертвы, в зависимости от игры случая, столь переменчивого в условиях войны.

В словах героя звучит, скорее, напускная бравада. Ведь ему важнее всего показать немцу, что он, польский подпольщик, в вагоне «Nur für Deutsche» чувствует себя хозяином положения. Однако майор вермахта с искусством Ивана Карамазова подхватывает эту мысль, развивая ее дальше и предлагая считать, что оба они — два палача, мирно путешествующие в одном купе и обсуждающие тяготы своей нелегкой профессии. Естественно, этот ответный монолог майора никак не настраивает Хмурого на откровенность, не умаляет его настороженности, недоверия.

Тем большее потрясение переживает герой, когда немецкий офицер, с риском для жизни спасший его от гестаповцев в момент проверки документов на конечной станции, в результате фатального стечения обстоятельств погибает от пуль подпольщиков прямо на глазах Хмурого.

Конечно, и эта встреча в поезде, и весь разговор Хмурого с немецким майором необычны, исключительны, как необычен и «нетипичен» для гитлеровского вермахта сам такой немец. Не случайно он говорит о себе: «Меня заставили напялить этот мундир и сунули в руки оружие, а потом отправили сюда. Моего мнения никто никогда не спрашивал». Но автор выстроил этот эпизод вполне убедительно, если мерить его законами искусства. В поведении обоих персонажей на протяжении всей долгой, напряженной сцены не чувствуешь ни одной фальшивой ноты.

Как раз художественная достоверность всего эпизода, столь важного в общем идейном контексте повести, и позволила автору необычное, исключительное представить как самую убеждающую правду искусства. Веришь, что подобный разговор мог состояться. Более того, чем дальше, тем отчетливее чувствуешь: трагический исход здесь неизбежен, предрешен многими обстоятельствами.

«Трудно установить с вами контакт, — сетует немецкий майор, стремясь вызвать героя на откровенность. — Вы искусно уклоняетесь от любой темы…»

«— Не могу я серьезно относиться к такой беседе, — сказал я.

— Почему?

— По многим, вполне очевидным причинам».

Эти причины Хмурый довольно четко изложил своему попутчику несколькими минутами раньше, сказав ему: «Идет война. Существует фронт. А мы враги».

Хмурый сожалеет, что наступила кровавая развязка. Тогда, во время путешествия, перед лицом надвигающейся опасности, он не успел правильно оценить обстановку, осознать истинные побуждения своего попутчика. Но все это герой повести начинает понимать позже, восстанавливая в памяти случившееся, когда неизбежное уже свершилось, ибо, как признается он самому себе, «поначалу я был так оглушен, что у меня не было времени и поразмыслить над этим».

Хмурый знает, естественно, что свободу не ждут, ее завоевывают, поэтому он продолжает борьбу. И все-таки случайная, казалось бы, дорожная встреча оказывается по-своему важной вехой на пути дальнейшего становления героя. «Это был своеобразный урок для меня…» — как бы подытоживает он для себя впечатления о разговоре с немецким майором. Примечательно и то, что вспоминает об этом эпизоде герой повести снова в тот момент, когда он мысленно оглядывает весь путь, пройденный им за три года борьбы с врагом. Он будто подводит некую черту на пороге нового, мирного этапа. Хмурый размышляет о своем месте в этой борьбе уже как убежденный, сознательный боец. Он теперь не тот, что был три года назад, когда, по собственным его словам, чуть ли не случайно оказался в лагере тех, кто борется не только против оккупантов, но и за новую Польшу, за торжество справедливых общественных порядков.