Эмиль Ажар - Страхи царя Соломона

- Алина…

- Постарайся заснуть.

- Ты просто бессердечная дрянь.

- Надо же жить.

- Я подумал, что, если нам уехать вдвоем на Антилы? Там периферия. Что в точности это значит - "периферия"?

- Места, удаленные от центра.

- Точно. Там и есть периферия.

- Везде есть телевизор.

- Но необязательно его смотреть. Можно занять денег и смотаться туда жить. И разом со всем развязаться.

- По-моему, это довольно трудно осуществить.

- Нет ничего трудного, когда есть стимул. Бежал же Мезрин из камеры усиленной охраны.

- У него были сообщники.

- Мы с тобой - вот уже два сообщника. Тебе бы надо отпустить подлиннее волосы, чтобы тебя было больше.

- Думаешь, это измеряется в сантиметрах?

- Нет, но чем больше, тем лучше. Ты знаешь, что значит "элегический"?

- Знаю.

- Значит "грустный и мечтательный". Один мой друг говорит, что студенты из Красных бригад убили Моро, чтобы десенсибилизироваться. Понимаешь?

- Не очень.

- Ну, чтобы потерять чувствительность. Добиться, чтобы ничего не чувствовать. Как в стоицизме.

- Ну и что?

- Лично я на такое не способен. Алина засмеялась.

- Это потому, что ты недостаточно подкован. Не силен в теории. Или, если выражаться твоим языком, для такого уровня тебе не хватает теоретичности. Тут требуются умственные выкладки. Нужна система. Ты где застрял?

- В ресторане на площади Пигаль.

- Да нет, на чем остановился, где застрял в учебе?

- Я самоучка. Это верное средство стать ходячей энциклопедией. А вообще я только что от мадемуазель Коры. Она такая одинокая, такая несчастная и подавленная, что мне хотелось ее удавить совсем. Понимаешь?

- Более или менее.

- А потом я понял, что это не она такая, а я. Она не сознает, что она старая, несчастная и подавленная. Сила привычки. К жизни привыкаешь, как к наркотику. Она говорит, у нее дом и все удобства. Вот я и думаю: что это за штука такая - жизнь? Как она ухитряется заставлять нас все глотать да еще просить добавки? Вдох-выдох, вдох-выдох - только и всего?

- Спи, Пьеро.

- Меня, черт возьми, зовут Жан. Хватит делать из меня шута горохового.

- Раздевайся и спи. Пьеро-лунатик. Давай баиньки. Баю-бай, мой малыш, на ручках у мамочки.

- Ты бессердечная тварь, Алина. Поэтому ты мне сразу и понравилась. Это же просто чудо - встретить человека, который ни в ком не испытывает нужды.

Алина выключила свет. Темнота темноте рознь. Одна успокоительная и тихая, как одноименный океан, а другая тревожная. Тишина тоже имеет свои разновидное ти. Бывает, мурлычет, а бывает, набрасывается, как собака на кость, и гложет, гложет. Одна тишина вопит в сотню глоток, другую совсем не слышно. Бывает тишина-SOS! И тишина-невесть-что-невесть-отчего, когда нужно вмешательство специалистов. Конечно, всегда можно заткнуть уши, но больше ведь ничего не заткнешь. Я прижал Алину к себе, я не сказал ей: Алина, я всегда с другими, и для женщины оскорбительно, когда ее любят от недостаточности. Я бережно держал ее в тепле, и это был самый подходящий момент, чтобы поговорить обо всем, что не касается нас двоих. Чтобы оно звучало лучше, я молчал. Грош цена была бы нашему взаимопониманию, если бы нам для этого были нужны слова, как посторонним, которым не к чему больше прибегнуть. Только один раз за все время, пока я слушал то, чего не слышал, я вслух сказал Алине про словари: что я ни разу не нашел в них слово, которое бы объяснило смысл. Если бы ты работал в шахте по восемь часов в день… В конце концов я заснул с Алиной на Антилах, в спокойном уголке, который надо знать, иначе не найдешь.

Проснулся я от поцелуя в нос и увидел солнышко, аппетитный кофе и маслянистые круассаны. Действительно счастливыми бывают только краткие моменты.

- Я читал в газете про одного кота, который потерялся и нашел дорогу домой за тысячу километров. Поразительный инстинкт ориентации. А в прошлом году писали про собаку, которая сама села на поезд и приехала к хозяйке. У животных это в крови.

Я съел второй круассан. Алина ела бутерброды. Правильно говорят, что Франция расколота надвое: одни предпочитают круассаны, другие - бутерброды.

- Ты скажешь, когда мне надо…

- Мне на работу к половине десятого. Но ты можешь остаться. Это было сказано так легко!

- Можешь переселяться ко мне насовсем. Я онемел.

- Ты меня еще не знаешь, - выговорил я наконец. - Я никогда не бываю у себя, всегда у других. Что называется, закоренелый бродяга.

- Что ж, вот и будешь теперь у меня.

Она говорила спокойно, уверенно, откусывая бутерброд. Я подумал было: должно быть, она ужасно одинока, но это, наверное, опять были мои штучки.