Анна Старобинец: Линия матери

— Тни ли… — скрипучий голос послышался прямо за Машиной спиной. — Тни ли, тни ли, тни ли…

Сухая и узловатая, как ветка мертвого дерева, рука того, кто стоял позади нее, потянулась к домовой книге, но уперлась в стекло. Поскреблась в него длинным, с траурной черной каемкой, ногтем. Маша зажмурилась. Но и с закрытыми глазами она чувствовала на себе гнилой запах старческого дыхания.

— Хабкэни… — послышался другой голос.

Холодные, дрожащие пальцы погладили ее по щеке. Это неправильно.

Они не должны ее трогать. Она попробовала подумать о безопасном, надежном месте, о синем зонтике на пляже, о теплом белом песке. Но представлялись только поломанная, похожая на треснувший осиновый кол стойка и рваная синяя ткань, которую трепал в песке ветер.

— Нашкини…

Она почувствовала, как кто-то прикоснулся к ее губам, открыла глаза и резко обернулась назад.

Она увидела очередь.

Унылая вереница растерянных, беспокойных, в основном пожилых людей змеилась за ней к окошку с домовой книгой. Людей было много. Они занимали каждый свободный метр. Они толкались. Они сидели на стульях. Переминались перед окошками. Стояли в зале, и в коридоре, и на ступенях мраморной лестницы.

Они тянули руки к книге, скреблись в стекло. Они тянулись к Маше. Они просили обнять их. Они канючили. Они говорили с ней на иврите. Только одна, с коротким седым ежиком, тетка, совсем потерянная, бестолковая курица, кудахтала снова и снова по-русски:

— Кто тут крайний? Кто тут крайний? Кто тут крайний? Кто крайний?

Маша заметила в очереди того мерзкого старика, который проповедовал ей про ген предательства в загсе всего неделю назад. Теперь он просто тянул к ней руки и говорил ей «нашкини». Теперь он просто хотел, чтобы она его обняла. Как быстро это у них происходит. Всего неделя. Она тогда ведь предупредила его, что скоро он иначе заговорит. Они обычно говорили по-русски только в первые дни. Потом переходили на иврит. На более древний язык. Так полагала ее мать — что дело именно в древности языка. Она называла его не ивритом, а древнееврейским. И говорила, что он близок к арамейскому, поэтому они его используют. Мертвецы. Она говорила, что это мертвый язык. Она была филологом, Машина мать, пока не сошла с ума. Пока не начала видеть призраков.

Теперь и Маша тоже их видит. Наследственность. В ней действительно сидит плохой ген. Но не предательства, как говорил тот старик, а шизофрении. Ей нужно срочно лечиться. А она ждет, она не идет к психиатру, она теряет драгоценное время. Она боится. Она-то знает, как лечат в России эту болезнь. Какими методами. Уж ей ли не знать. Она ведь раньше навещала мать постоянно.

Так что — нет. Она для себя твердо решила: никаких психиатров в этой стране. Она уедет в Израиль. У нее есть право на возвращение. А пока она здесь, она будет использовать метод, про который прочла в интернете. Для того чтобы избавиться от кошмара, нужно просто представить себя в безопасном месте. Для нее это место — синий зонтик на пляже. И еще, конечно, нельзя себе позволять в них верить. Они выглядят очень реальными — но их нет. Это важная грань. Пока она знает, что все эти люди только плод ее воображения, все под контролем.

— Тумбала-тумбала-тумбалалайка! — пискнул в кармане мобильный.

— Тумбала-тумбала… — мечтательно повторила тетка, которая спрашивала, кто крайний.

— …тумбалалайка! — подхватил изможденный мужчина с морщинками вокруг глаз.

— Тумбалалайка! Шпильбалалайка! — фальшиво взвизгнул старик из загса и поцеловал ее в щеку холодным, пахнущим землей ртом. — Нашкини!

…Вот только раньше они не смели к ней прикасаться. Это неправильно. Что мертвые целуют живых.

— Не трогайте меня! — закричала Маша и оттолкнула от себя старика. — Вы не можете меня трогать! Вас нет! Вы мертвые! — она оглядела внезапно притихшую очередь. — Понимаете? Вы все — мертвые!

— Ой-ой, сумасшедшая… — Воробушек перекрестилась и уронила на пол домовую книгу. — Вы, девушка, сумасшедшая!

— Да. Я сумасшедшая, — Маша кивнула и засмеялась.

Тетка с седым ежиком нерешительно захихикала вслед за ней.

— Но это не значит, что меня можно обманывать. Мой дедушка не был расстрелян. Он убежал. А вы специально штамп поставили, чтобы скрыть этот факт!

— Я сейчас милицию вызову, — испуганно сказала Воробушек. — Уходите.

— Не волнуйтесь, я ухожу, — сказала Маша покладисто. — Мне проблемы с милицией не нужны. Это может не понравиться в консульстве.