Алекс Тарн - В поисках утраченного героя

— Ну, не знаю… Может, двадцать процентов?

Пока я говорил, она, улыбаясь, смотрела на меня, и выражение ее лица неуловимо менялось с каждым моим словом или даже слогом, как будто лицо — это пруд, а слова — листья, падающие на его поверхность и добавляющие всей картине не столь существенные, но заметные внимательному глазу новые пятнышки, тени и штрихи. В этом калейдоскопе быстро сменяющихся реакции невозможно было разглядеть что-либо определенное. Поняв это, я достал из своего арсенала полезный в таких случаях покер-фейс, и физиономия Лены тут же ответно застыла отражением моей неподвижной маски. Потом она отвернулась, но явно не потому, что не могла выдержать моего стеклянного взгляда — просто ей наскучило, вот и все.

— Давайте сделаем так, — сказала она, подытоживая так и не начавшиеся переговоры. — Борис вам позвонит и сообщит свое окончательное решение. Чтоб не вышло с бухты-барахты. Мы ведь не хотим с бухты-барахты, правда?

Шохат восторженно закивал. Он не хотел с бухты-барахты. Судя по его лицу, он хотел совсем другого, а именно — Лену, и прямо сейчас — бухнуться и барахтаться в постели, откуда они оба только что вылезли. Я вздохнул и пошел к выходу.

— Карп!

Взявшись за ручку двери, я обернулся. Лена улыбалась, стоя на нижней ступеньке, Борис нетерпеливо пританцовывал чуть выше, подтягивая подругу к себе за талию.

— Что ж вы опять не попрощались? Два раза подряд — плохая примета.

— Ничего, справлюсь, — ответил я, не скрывая досады.

На улице шел дождь. Дома отец, бормоча себе под нос, мерил шагами гостиную. Он редко отвечал на мое приветствие, не ответил и теперь. Я сделал ужин, и мы поели, причем отец не переставал бормотать даже с полным ртом. Потом я поднялся наверх, прикидывая, сколько будет стоить психотерапевт и как долго он выдержит моего папашу, прежде чем упечь его в дурдом. Борис позвонил поздно, когда я уже засыпал под аккомпанемент отцовских шагов.

— Я решил принять ваше предложение, — сказал он. — Двадцать пять процентов прибавки, так?

— Двадцать, — поправил я.

— О'кей, пусть будет двадцать. Но с одним условием. Вместе со мной в наших беседах будет принимать участие Лена. В качестве ассистентки. Если это вас устраивает, то…

— Устраивает, — остановил его я. — Вы придете завтра?

— Мы придем завтра? — спросил он, адресуясь к своей подруге, и тут же вернулся ко мне с подтверждением. — О'кей, завтра.

Я повесил трубку, не зная — радоваться удаче или признать свое поражение. С одной стороны, я добился того, чего хотел, пусть даже и пришлось заплатить за это непредусмотренную цену. С другой — трудно было избавиться от ощущения, что меня используют. Неприятно чувствовать себя объектом манипуляции — особенно когда готовил роль марионетки для другого. Понятия не имею, действительно ли хотела новая борисова пассия отплатить мне той же монетой за своего униженного дружочка. Так или иначе, ей это удалось на двести процентов.

На следующий день я остался дома и слышал, как они пришли. Появление ассистентки отец встретил равнодушно: аудитория была необходима ему в принципе, безотносительно к количеству слушателей. Думаю, он с одинаковым жаром выступал бы и перед одиноким подростком, и на переполненном стадионе. Сначала они поднялись наверх, но затем вернулись в гостиную: отцовский семиметровый кабинет насилу вмещал двоих.

Через полчаса я выглянул из кухни, где листал газету за утренней чашкой кофе. Как и следовало ожидать, отец расхаживал по комнате, целиком поглощенный собственным монологом. Борис беззастенчиво дремал, даже не прикрыв глаза рукой. Зато ассистентка заворожено следила за рассказчиком, буквально впитывая каждое его слово и движение. Она едва ответила на мой приветственный жест. Я усмехнулся: наконец-то нашелся хоть кто-то, кому интересны папашины бредни. Надолго ли?

Отец как раз вещал о своем возвращении из детского дома. Его выпустили в 38-ом. Гусарова к тому времени переехала в Москву и была отнюдь не последней фигурой в тогдашнем культурном и артистическом истеблишменте. Кажется неправдоподобным, что шестнадцатилетний парнишка, выйдя из ворот специнтерната в богом забытом прикамском городке, смог вспомнить и разыскать добрую тетю, которая давным-давно приютила его на несколько месяцев после ареста родителей. Маловероятно, не правда ли? Впрочем, таких нестыковок в его рассказе хватает.

Честно говоря, я никогда не пробовал удостоверить те или иные детали папашиных воспоминаний. Гусарова умерла в середине пятидесятых, еще до моего рождения; маму отец вогнал в гроб прежде, чем я вырос достаточно, чтобы задавать подобные вопросы; я никогда не встречал отцовских друзей или родственников — да и существовали ли такие в природе? Спрашивать было абсолютно некого. Самого отца я видел крайне редко: сразу после маминой смерти он протащил меня сквозь строй интернатов и военных училищ прямиком в отдаленный степной гарнизон. А потом… — потом суп с котом.