Карлос Сафон - Тень ветра

— Хулиан, пожалуйста, давай уйдем…

Когда он ударил кулаком по стене, звук этого удара гулким эхом отозвался в пустоте. Мне показалось, что у него дрожали руки, когда он, поставив лампу на пол, жестом приказал мне отойти на несколько шагов.

— Хулиан…

Новый удар поднял облако красноватой пыли. Хулиан принялся ожесточенно бить по стене. Казалось, я слышала, как трещат его кости. Но Хулиан даже не поморщился. Он снова и снова наносил удары, с неистовством заключенного, рвущегося на свободу. По его рукам текла кровь. Наконец, первый камень поддался и, вывалившись из стены, упал с той стороны. Окровавленными пальцами Хулиан принялся расшатывать кирпичи, расширяя отверстие, зиявшее во мраке. Он задыхался, выбившись из сил, охваченный безумной яростью. Я никогда не думала, что он способен испытывать это чувство. Один за другим камни стали падать, и стена обвалилась. Хулиан замер, его лицо было покрыто холодным потом, кожа на руках содрана до мяса. Он схватил лампу и поставил на один из кирпичей. Там отчетливо виднелась деревянная дверь, украшенная резьбой и фигурами ангелов. Хулиан медленно провел по ним рукой, словно пытаясь прочесть зашифрованное послание, предназначавшееся только ему. Потом он толкнул дверь, и она медленно открылась.

За дверью струился густой синеватый полумрак. Внизу угадывалась лестница. Ее черные каменные ступени спускались, теряясь во тьме. Хулиан на секунду обернулся, и я увидела его взгляд. В нем были страх и отчаяние, словно он почувствовал неизбежность того, что ждало его внизу. Я, не в силах произнести ни слова, отрицательно покачала головой, безмолвно моля его не спускаться. Но он повернулся ко мне спиной и исчез в темноте. Выглянув в отверстие в стене, я видела, как он, шатаясь, спускается по лестнице. Синее пламя лампы, едва различимое, дрожало в его руке, едва освещая путь.

— Хулиан!

Он не ответил. Я видела его тень, неподвижно застывшую внизу. Тогда я перешагнула через груду камней и тоже спустилась. Передо мной открылась небольшая комната, стены ее были выложены мрамором. В ней веяло страшным пронизывающим холодом. Две каменные плиты были затянуты густой пеленой паутины, от огня лампы рассыпавшейся, как гнилой шелк. Белый мрамор был, словно слезами, изрезан черными следами сырости, и казалось, что выбитые на нем буквы истекают кровью. Они лежали рядом, словно цепью, скованные проклятием.

Пенелопа Алдапя

1902—1919

Давид Алдайя

1919

Потом я много раз вспоминала тот миг. Я пыталась представить, что почувствовал Хулиан, поняв, что женщина, которую он ждал семнадцать лет, мертва, что их ребенок ушел вместе с ней, что та жизнь, о которой он мечтал, его единственная надежда, на самом деле никогда не существовала. Большинству из нас дано счастье или, наоборот, несчастье наблюдать, как жизнь постепенно проходит, в то время как мы даже не отдаем себе в этом отчета. У Хулиана все это произошло за несколько секунд. На мгновение я решила, что сейчас он бросится вверх по лестнице, прочь от этого проклятого места и никогда туда не вернется. Наверное, так было бы лучше.

Помню, как огонек лампы медленно погас, и я потеряла Хулиана в темноте. Я на ощупь стала искать его и наткнулась на него, дрожащего, онемевшего. Едва держась на ногах, он стоял, прижавшись спиной к стене. Я обняла его и поцеловала в лоб. Он даже не шевельнулся. Я коснулась его лица. На нем не было и следа слез. Я надеялась, что, возможно, сам того не осознавая, он все эти годы догадывался о том, что произошло. Эта встреча была лишь необходимостью увидеть правду своими глазами и освободиться от груза прошлого. Мы прошли весь путь до конца. Хулиан теперь поймет, что больше ничто не задерживает его в Барселоне, и мы уедем вместе. Я хотела верить, что наша судьба изменится и что Пенелопа нас простила.

Нашарив на полу лампу, я снова ее зажгла. Хулиан смотрел в пустоту. Я взяла его лицо руками и с усилием повернула к себе. Безжизненные глаза были пусты, сожженные яростью и болью потери. Я чувствовала, как яд ненависти медленно растекается по его венам, и прочла его мысли. Он ненавидел меня за то, что все это время я обманывала его. Он ненавидел Микеля за то, что тот подарил ему жизнь, которая была больше похожа на зияющую рану. Но больше всего он ненавидел того, кто стал причиной всего этого несчастья, воплощением смерти и горя: самого себя. Он ненавидел книги, которым посвятил свою жизнь и которые никому не были нужны. Он ненавидел свое существование, прошедшее в неведении и лжи. Он ненавидел каждый украденный у жизни миг, каждый вздох.