Валерий Бочков - Харон

Он так и не вырос, опять был ниже всех, если не считать Мишки Шабада, чернявого коротышки, почти карлика. Но Мишкин отец работал на овощной базе, Шабад ходил в настоящих джинсах и канадской дубленке. У Мишки были деньги, он щедро покупал портвейн «Южный» и «Кубанскую» водку, угощал всех подряд разливным «жигулевским» в соседнем «Сайгоне». Мишку любили, он постоянно балагурил, травил анекдоты, очень похоже изображал Брежнева – даже девицы находили его занятным и иногда давали ему. Тихий так и оставался девственником, одноглазого бомжа он старался забыть, неуклюжие эксперименты за сараями с покойным Петриковым тоже в счет не шли.

Шабада исключили после второго курса. Он так никогда и не узнал, что виной тому стал тщедушный неприметный юноша с узким прыщеватым лицом и мутными глазами хворой собаки. Тихий чуть не сошел с ума от радости – ему было плевать на Шабада, он решил, что стал обладателем волшебной силы, безотказной и мощной, а главное, безграничной.

Впрочем, в этом он ошибался. Когда в конце февраля простуженный Тихий принес своему куратору Потапову рапорт на Вику Кузнецову, которая месяц назад отвергла его ухаживания, заявив, что скорее отдастся вдовому дикобразу, чем будет спать с Тихим, майор Потапов внимательно прочитал донос, порвал его, а мелкие обрывки, смяв в тугой комок, спрятал в карман. «Ты знаешь, кто батяня у этой манды? – тихо спросил он. – От нас мокрого места не останется. Ни от тебя, ни от меня. Усек, студент?»

Тихий усек. Волшебная сила требовала чуткости и аккуратности в обращении. Он снова ступал на цыпочках, снова стал невидимкой. Аккуратно выбирал жертвы.

Профессор Селезнев его пожалел. Тихий прикинулся сиротой, давя на жалость, рассказывал о лишениях безрадостного детства в рабочем поселке в семье дальней родственницы по отцовской линии. Про темный от копоти туман, червивые огороды, кислую капустную вонь. Профессор пригласил его в дом, потом еще раз. Они пили болгарский коньяк и рассуждали о политике. Селезнев дал ему перепечатку «Архипелага», а потом и Зиновьева. Тихий знал: это уже статья, это не только пинок под зад с кафедры, это срок, это лагерь. Но к Потапову не пошел.

Он стал хитрее, терпеливее, он научился просчитывать на несколько ходов вперед. Он научился выжидать. В конце зимней сессии Тихий подкараулил профессора у факультета. Был январь, валил крупный снег. Темнело рано, уже горели желтые расплывчатые фонари вдоль синей аллеи. Здание факультета – скучная пятиэтажка из красного кирпича с белыми колоннами и гипсовыми барельефами то ли писателей, то ли ученых по фронтону – казалось седым от инея. Тихий нагнал профессора у остановки трамвая. Не скрывая ничего, он рассказал Селезневу про майора Потапова, рассказал, что вот уже ровно четыре года, как он является осведомителем, что его там ценят, ему там доверяют. Говоря «там», Тихий тыкал пальцем в небо, откуда медленно сыпался мохнатый снег. Вместе со снегом опускалась ватная тишь, сонная, рождественская, лишь вдалеке, за казармами, едва слышно позвякивали заплутавшие трамваи.

«Вы мне все равно что отец, – не очень убедительно пробормотал Тихий. – Не могу я на вас рапорт писать».

Профессор Селезнев этого не забыл. В смутные времена он неожиданно оказался на гребне. Его вынесло в либеральные идеологи – сперва экспертом по социологии, потом, неожиданно для себя самого, он стал консультантом по экономическим вопросам. Толковые экономисты были нужны позарез – начиналась приватизация страны.

Была пятница, часы отзвонили семь, спустя двенадцать лет Тихий снова появился в профессорской квартире на набережной.

«Отлично выглядишь! – соврал профессор. – Возмужал, подрос даже».

Тихий теперь всегда носил ботинки на толстой подошве, добавлял себе пару-тройку сантиметров. Он сидел на сумрачной кухне, обжигаясь чаем, жаловался: «Все просрали, Анатолий Константинович, все на свете!» Последние семь лет он болтался по Пруссии, занимаясь какими-то закупками для армии, пока наконец прошлым апрелем не выцыганил себе место в берлинском торгпредстве. Его свели с ребятами из Бреста, он сам вышел на «долгопрудненских», договорился. Погнал через границу старые «мерсы» и «ауди». В августе нашел толковых поляков, у самой границы организовал гараж, где перебивали номера. Угоняли только новые, дорогие модели. Наконец начали появляться настоящие деньги.

«Ведь только-только все наладилось!» – хриплым тенором восклицал он.