Алёна Жукова - К чему снились яблоки Марине

Господин Сухинин встал на скамейку и, поднеся козырьком руку ко лбу, попытался где-то вдали рассмотреть очертания парома.

– Надо бы опять туда сходить. Утром пассажиров было немного – человек семь, все налегке. Местные они, чего им возить, но старик говорит, что выписана дюжина билетов. Поплывут, когда все соберутся. Мой билет тоже был выписан, но в последнюю очередь, как дополнительный. Не ожидали, что я появлюсь. Так я и сам не ожидал. Старик сказал, что могут и не взять. Пусть попробуют! Камня на камне не оставлю. Фигня какая-то с пассажирами – сидят тихо, никто слова не сказал. И девочка вдруг ниоткуда появилась. Странная такая девочка, лет шести. Подошла, за руку взяла. Чувствую, что тянет меня к парому и молчит. Я оглядываюсь по сторонам, спрашиваю, где ее мама с папой, а она – как воды в рот набрала. Потом вдруг улыбнулась, рот до ушей растянула и вынула из-за щеки монету. Положила в ладошку и мне протягивает. Паромщик увидел монетку, отобрал и понес девочку на паром. Я решил, что самое время перетащить багаж. Понес по трапу, но дальше опять херня – чемоданы, как свинцовые, чисто с места не сдвинуть. Так и стоял, как идиот. Тут паромщик вернулся и опять завел шарманку: откажись от всего, не хитри, а то застрянешь на полпути. Что значит на полпути? Посреди реки, что ли? Кто-то из нас больной?

Неправильно одетый гражданин задумчиво пошел в конец багажной очереди. Последним в пыли лежал фельдшерский баул, напоминавший распаренный и мятый баклажан. Гражданин, а теперь мы знаем, что зовут его Анатолий, щелкнул замочком и заглянул внутрь.

– Может, и правда – мне это все ни к чему…

Недолго роясь, он извлек из чемодана фонендоскоп, покрутил его в руках, надел на шею.

– Это все, что осталось от отца. Мы так и не встретились. Не помню, чтобы мама рассказывала о том, как его забрали. Боялась. Это теперь я вижу то, чего раньше видеть не мог. И вижу, и чувствую… Снег идет. Тихо в комнате. Она просторная, с видом на Москву-реку. Вечереет. Стол накрыт к ужину. Тикают ходики, мама сидит за швейной машинкой. В прихожей слышны шаги. Мама поднимает голову. В комнату входит человек с длинным унылым лицом, на котором висит длинный унылый нос, а под ним на шее уныло болтается фонендоскоп. Мама обнимает его и ласково спрашивает:

– Яша, съешь супу?

Он вытирает носовым платком лысоватую голову, лицо, глаза и нежно гладит круглый мамин живот, обтянутый цветастым ситцем. Папа целует маму и говорит, что не голоден. Мама с волнением и немым вопросом смотрит в его глаза. Он вздыхает и говорит, что вызван по пустячному делу, что фамилия и национальность никоим образом с этим делом не связаны и волноваться нечего. Я сижу внутри маминого живота и уже точно знаю, что долго не высижу, что мама преждевременно родит после известия о папином аресте и что папа больше никогда не вернется. Ему просто не повезет. Он умрет во время следствия. Других врачей выпустят, реабилитируют, а он не выдержит допросов. Маму с младенцем на руках выселят из ведомственной квартиры. Она переедет в этот гнилой городок к дальней родне и будет остаток жизни отрабатывать угол и крышу шитьем и перелицовкой. От папы, знаменитого доктора, останутся пара фотографий, орден, фонендоскоп, аптечка и я, Анатолий Сухинин, по отцу – Каган, взявший в момент оформления паспорта девичью фамилию матери. Вот и вся память об отце. Мать об этом говорить не хотела, расспросы пресекала. О чем было говорить – вокруг сплошь безотцовщина. Во всей нашей дворовой гоп-компании только у Петьки был отец, но полный инвалид. Как говорила Петькина мать, да и моя с этим соглашалась, лучше бы он помер целиком, а не наполовину. Отцы наши гнили кто в земле, кто на нарах, а мы грызлись, как голодные псы. Время было такое. По большому счету в этом бауле нет ничего личного, лишь генетическая память всего поколения. Что уж теперь? На кого обижаться? Кому предъявлять претензии? Вождям, толпе? Взывать к справедливости, переписывать историю? Ее сколько ни переписывай, правды не сыщешь, но и не спрячешь. Правда – она в том, что у народа вырабатывается коллективный генетический код. Нас по пустыням води не води – сорока годами не отделаешься. Я вот, например, не просто сын своего отца, я еще сын Трудового Народа, Сын Полка и Сын Зоны. Они воспитали нас. С них теперь и спрос.

Господин во фраке возбудился, встал со скамейки, нервно обежал ее. Потом, вглядываясь в багаж, стал отбрасывать какие-то ящички, сумки. Наконец, найдя то, что искал, успокоился. В его руках был непонятный предмет, напоминающий коробку от торта.