Антонио Табукки - Из сборника «Девушка в тюрбане»

— Я бы не сказал, у тебя вид вполне счастливый. Ты счастлива?

Она улыбнулась.

— Да нет. Однако жизнь меня не обделила.

— То есть?

— Ну, скажем, у меня есть дочь. Прелестная девочка, на третьем курсе университета, мы очень друг друга любим.

Он посмотрел на нее с недоверием.

— Больше двадцати лет прошло, — сказала она, — почти целая жизнь.

— Ты по-прежнему очень красива.

— Это грим, а так я вся в морщинах. Скоро бабкой стану.

Они долго молчали. Из кафе доносились голоса, гремел музыкальный автомат. Было такое чувство, что ему хочется заговорить, но он упорно глядел в землю, как будто не находя слов.

— Расскажи мне о своей жизни, пока шли съемки, меня так и подмывало тебя спросить, но не решался.

— Ну конечно расскажу, — охотно согласилась она. — Мне бы тоже хотелось узнать, как ты жил.

В этот момент из-за угла появилась синьорина Ферраретти, ассистент режиссера, нахальная дурнушка, тощенькая, в круглых очках и с хвостиком на затылке.

— Синьора, гримироваться! — крикнула она. — Через десять минут съемка!

Звонок под навесом умолк. Вдали послышался стук колес. Мужчина поднялся и сунул руки в карманы.

— Я провожу тебя до вагона.

Девушка решительно покачала головой.

— Не надо, это опасно.

— Все равно провожу.

— Прошу тебя.

— И вот еще что, — сказал он, направляясь к двери, — говорят, этот майор — донжуан, так что не слишком ему улыбайся.

Девушка взглянула на него с мольбой.

— О, Эдди! — воскликнула она голосом, полным муки, и подставила ему губы.

Он обхватил ее за талию, так, что она выгнулась назад. Напряженно глядя ей в глаза, медленно приблизился губами к ее губам и страстно поцеловал. Поцелуй был крепкий и долгий, вокруг одобрительно зашушукались, кое-кто даже присвистнул.

— Стоп! — крикнула ассистентша. — Снято!

— Обед, — объявил режиссер в мегафон. — Продолжим в четыре.

Съемочная группа начала разбредаться. Многие вновь направились в кафе, другие — к фургончикам на небольшой привокзальной площади. Он снял плащ и повесил на руку. Они вышли последними на пустой перрон и двинулись в сторону набережной. Пучок солнечного света озарял несколько розовых домов, море было небесно-голубое, почти прозрачное. На одной из террас появилась женщина с тазом под мышкой, принялась развешивать белье. Аккуратно прикрепила пару детских штанишек и маечки. Затем раскрутила блок, и бельишко заскользило по натянутой между домами проволоке, развеваясь, будто флажки. Теперь они шли мимо портиков, где стояли покрытые клеенкой лотки; на некоторых были выведены синий якорь и надпись «Дары моря».

— Здесь раньше была пиццерия, — сказал он, — как сейчас помню, называлась «У Пецци».

Женщина молча опустила глаза.

— Неужели забыла? — продолжал он. — Там еще была вывеска: «Пицца навынос», и я сказал тебе: «Давай вынесем пиццу от Пецци», а ты засмеялась.

Они вышли из переулка, спустились вниз по ступенькам под аркой, соединявшей два окна. Их шаги по блестящей булыжной мостовой звучали коротко и звонко, как на морозе, и от этого казалось, что уже зима. Однако ветер с моря был теплый и доносил запах водорослей. Магазинчики на набережной были закрыты, стулья в кафе сложены один на другой рядом с перевернутыми столами.

— Прошла пора, — заметила женщина.

Он взглянул на нее украдкой, стараясь уловить какой-то намек, но потом, видимо, решил не развивать эту тему.

— Вон там ресторанчик открыт, — кивком указал он. — Зайдем, а?

Он назывался «Устрица» и представлял собой свайную постройку из дерева и стекла на линии прибоя, рядом с крашенными в голубой цвет купальнями. К сваям были привязаны две лодки, качавшиеся на волнах. Некоторые окна оказались зашторены циновками, и на столах, несмотря на обилие дневного света, горели лампы. Посетителей было мало: чета пожилых молчаливых немцев, два интеллигентных молодых человека, светловолосая женщина с собакой — последние курортники. Они сели за угловой столик, поодаль от всех. Официант их, вероятно, узнал — судя по тому, что подлетел к ним с радостно-смущенным лицом, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. Заказали камбалу на решетке и шампанское и стали глядеть, как гонимые ветром облака постепенно меняют цвет неба на горизонте. Сейчас граница между морем и небом была темно-синей, а вершина высокого утеса у входа в залив — зеленовато-серебристой, точно глыба льда.

— Невероятно, — помолчав, сказала она, — целый фильм за двадцать дней — это просто абсурд, некоторые сцены снимали даже без дублей.