Антонио Табукки - Из сборника «Девушка в тюрбане»

Мы вернулись в купе, продолжая беседовать, но его пыл уже иссяк, и паузы стали длиннее. Пока мы готовились ко сну, я без всякой задней мысли, просто для поддержания разговора, спросил, почему он едет поездом, а не летит. Мне казалось, в его возрасте самолет предпочтительнее, ведь долгие переезды так утомляют, и я уже ожидал признания в страхах, которые порой испытывают люди, с детства не привыкшие к полетам.

Господин Петер растерянно посмотрел на меня, словно никогда над этим не задумывался. Потом лицо его внезапно просветлело, и он изрек:

— Путешествовать самолетом гораздо быстрее и удобнее, но сверху не увидишь воистину незабываемых живописных уголков Индии. Отдавая предпочтение поезду дальнего следования, обрекаешь себя на непредусмотренные стоянки и даже рискуешь прибыть к месту назначения с опозданием на целые сутки, но если повезет и попадешь на нужный поезд, то комфорт и точный график тебе обеспечены. К тому же в поезде всегда есть вероятность встретить приятного собеседника, а самолет к беседам не располагает.

Я не сумел сдержаться и прошептал:

— Индия, a travel survival kit [23] Аварийный набор (англ.). .

— Что? — переспросил он.

— Так, ничего, просто мне пришла на память одна книга. — Я помолчал, а затем сказал с твердой уверенностью: — Вы никогда раньше не бывали в Мадрасе.

Господин Петер ничуть не смутился.

— Чтобы знать какое-то место, вовсе не обязательно бывать там.

Он снял пиджак и ботинки, сунул под подушку «дипломат», задернул занавеску над своей постелью и пожелал мне спокойной ночи.

Мне захотелось ему сказать, что он едет поездом, потому что и у него есть слабая, почти призрачная надежда, которую он хочет потешить, посмаковать подольше, не дать ей угаснуть слишком скоро после стремительного воздушного путешествия. Теперь я был в этом убежден, но, разумеется, ничего ему не сказал, а погасил верхний свет, оставив только голубой ночник, задернул свою шторку и тоже пожелал ему доброй ночи.

Нас разбудил внезапно вспыхнувший свет и чей-то громкий голос. В темном окне вагона был виден дощатый барак с неразборчивой надписью. Вошел контролер в сопровождении темнолицего хмурого полицейского.

— Мы въезжаем в район Тамил Наду, — с улыбкой произнес контролер, — это чистая формальность.

Полицейский вытянул руку и проговорил:

— Попрошу предъявить документы.

Едва скользнув взглядом по моему паспорту, он тут же закрыл его. А в документе господина Петера что-то его явно заинтересовало. Пока он изучал его, я успел заметить, что паспорт израильский.

— Мистер Ши…майл? — с трудом выговорил полицейский.

— Шлемиль, — поправил его мой спутник. — Петер Шлемиль.

Полицейский вернул нам паспорта, выключил свет и сухо распрощался. Поезд продолжил свой бег в индийской ночи, голубой свет ночника навевал сновидения; мы долго молчали; первым заговорил я:

— У вас не может быть такой фамилии, есть только один Петер Шлемиль, и его выдумал Шамиссо, и вы это прекрасно знаете. Таким манером можно провести только индийскую полицию.

Попутчик не ответил. Потом вдруг спросил меня:

— Вы любите Томаса Манна?

— Не всё.

— А что именно?

— Рассказы, некоторые повести, «Тонио Крёгер», «Смерть в Венеции».

— А не случалось ли вам читать предисловие к «Петеру Шлемилю», блестящая вещь, — заметил он.

И снова молчание. Я даже подумал, уж не заснул ли он, но это было бы невероятно: он просто ждал, когда я заговорю, и я пошел ему навстречу:

— Зачем вы едете в Мадрас?

Он ответил не сразу. Тихонько откашлялся и произнес еле слышно:

— Еду взглянуть на одну статую.

— Всего одну? Не слишком ли долгий путь для этого?

Он несколько раз высморкался, прежде чем отозваться:

— Знаете, я вам расскажу небольшую историю, у меня вдруг возникло желание вам ее поведать.

Он говорил очень тихо, а из-за шторки мне было почти совсем не слышно.

— Много лет назад в Германии я познакомился с одним человеком. Он был врач, я попал к нему на осмотр. Он сидел за письменным столом, а я стоял перед ним нагишом. За мной тянулась длинная очередь таких же голых мужчин, и всех он осматривал. Нас доставили туда и объявили, что мы должны послужить прогрессу немецкой науки. Рядом с врачом стояли два вооруженных охранника и фельдшер, заполнявший карточки. Доктор задавал нам очень точные, конкретные вопросы относительно наших мужских функций, а фельдшер брал у нас соответствующие анализы и результаты заносил в карточки. Очередь продвигалась быстро, потому что врач торопился. После осмотра я, вместо того чтобы сразу проследовать в помещение, куда уводили всех, застыл как завороженный у стола, глядя на статуэтку, изображающую какое-то восточное божество, какого мне раньше видеть не приходилось. Это была пляшущая фигурка, руки и ноги у нее гармонично расходились в разные стороны и были заключены в круг. В этом круге оставались совсем небольшие пробелы, заполнить их, видимо, предоставлялось воображению зрителя. Доктор перехватил мой восхищенный взгляд, и его тонкие губы искривились в язвительной усмешке. Эта статуя символизирует жизненный цикл, объяснил он, и для достижения высшего совершенства — красоты — надо сделать так, чтобы все в жизни, даже ее отбросы, вписывалось в этот круг. И в соответствии с философией, породившей эту статую, я вам желаю в новом биологическом цикле, то есть в другой жизни, оказаться на более высокой ступеньке, чем та, что досталась вам в этой.