Марта Мораццони - Из сборника «Девушка в тюрбане»

Пройдя этот путь без провожатого, он почувствовал, что ему здесь очень хорошо, и, покидая пустынный морской берег, испытал желание еще раз вернуться сюда, но в тот вечер предстояло показать картину господину Херфёльге, а после заключения сделки задерживаться повода не будет. Он прогостил три дня, а ощущение было такое, словно он давным-давно знает имение, его молчаливых обитателей и необыкновенного хозяина. Впрочем, ему нужно было еще заехать в столицу, продать то немногое, что привез из своей схевенингенской лавки, а затем вернуться домой.

Он почувствовал укол совести при мысли, что не отправил ни строчки Мириам, но тут же успокоил себя: дома наверняка все в порядке. Три дня в замке пролетели так стремительно, что недосуг было думать ни о чем, по крайней мере так казалось честному Бернхарду.

Он глубоко вздохнул и замедлил шаг — к чему спешить. Подойдя к въездному мосту, купец направился не в замок, а свернул направо, в парк.

Девушка сидела на деревянной скамье, прислонившись к вязу, и ван Рейк заметил ее, только когда поравнялся с ней.

— Это вы, мессер? — нимало не смутившись, сказала она и повернулась к нему. Бернхард поначалу растерялся, но взял себя в руки и вежливо ответил. Юная дочь Херфёльге держалась непринужденно, в ней редкостным образом сочетались полудетская непосредственность и трезвое отношение к окружающему миру.

Ван Рейк тоже присел на скамью, поглядывая с опаской на большого белого пса, растянувшегося у ее ног, того самого норвежского бухунда, которого видел в первый день затаившимся на лужайке у рва.

— Он не тронет, у него только вид грозный, а на самом деле он добряк. — И босой ступней она ласково погладила пса по загривку, он подполз ближе, подставляя голову. — Отец сказал, что жена ваша скоро станет матерью и с нетерпением ждет вашего возвращения.

— Мириам — женщина разумная, и здоровье у нее крепкое, она не боится родов, и потом, к тому времени я наверняка буду дома.

— Сколько у вас детей?

— Это первенец, но, как я уже говорил, жена у меня терпеливая и привыкла к моим поездкам. — (Надо сказать, что в этом случае память подвела славного Бернхарда!) — У нас по-настоящему преданные слуги, жена за ними как за каменной стеной, и она это знает.

— Сегодня вечером отец будет смотреть картину, которую вы привезли, — заметила девушка и снова погладила пса.

— А я ведь до сих пор не знаю вашего имени, сударыня.

— Ариадна.

Бернхард удивился.

— Это имя, по-моему, не слишком распространено в Дании.

— Да, вы правы, но это имя моей матери, а она получила его в честь бабушки, гречанки, или, может быть, я путаю, в честь прабабушки. Оно издавна принято в нашем роду, и отец выбрал его для меня.

По боковой аллее приближалась домоправительница, разговор тотчас направился в другое русло, она пришла выслушать распоряжения хозяйки касательно обеда. Оказалось, надо было кое-что обсудить в кладовой, обе женщины попрощались с Бернхардом и покинули парк. Пес бросился за ними.

Ужинали в этот вечер раньше обычного, и, не задерживаясь за столом, гость и хозяин удалились в библиотеку. Впервые Бернхард был здесь в столь поздний час, и золотистый свет свечей в просторной комнате вселил в него уверенность.

— Что ж, мессер, нам остается только посмотреть ваш драгоценный груз, — сказал старик, и купцу инстинктивно захотелось оттянуть этот миг, но всякое промедление выглядело бы противоестественно. Он испросил разрешения подняться к себе в комнату за картиной, по-прежнему, как и в первый день, обернутой черной тканью.

Вернувшись в библиотеку, он увидел мольберт, поставленный в хорошо освещенном месте, выбор его говорил о глубоком проникновении в тайны света и тени, присущем знатоку живописи. Купца охватили умиление и доверчивый трепет, словно он был отцом, вручающим лекарю единственного сына.

Маленькое полотно выглядело сиротливо на большом мольберте, господин Херфёльге поднялся с кресла, подошел ближе и долго смотрел. Сколько раз ван Рейк представлял себе эту сцену! Но все слова, что он собирался сказать, застряли в горле; ни один из двоих не нарушил молчания. Некоторое время они стояли рядом, почти плечом к плечу; Бернхард заметил, что черная ткань, снятая с картины, зацепилась за край мольберта и повисла, но не решился ее тронуть, пока хозяин не отошел и не сел в кресло.

— Идите сюда, мессер, — произнес наконец старик, указывая на стул подле себя, — и расскажите, откуда это полотно. Я ничего еще не слышал от вас о художнике, даже имени его не знаю.