Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

— Мишенька! — Ирина Борисовна тоскливо провела подушечками пальцев по заклеенной щеке. — Что ж ты делаешь-то, Мишенька? Нам еще переломов не хватает.

Он виновато потерся о руку жены.

— Как чувствовала, — сообщила она. — Ночью вдруг проснулась: что-то случилось. Хотела позвонить, но не решилась. И так они меня здесь за дурочку держат.

В самом деле, отношение к ней после истории с кардиологом в отделении переменилось: происшедший накануне скандал широко обсуждался среди младшего медперсонала, и поведение этой Шохиной, настучавшей Илюшке на Таисию, подвергалось, хотя и с некоторыми оговорками, единодушному осуждению. Теперь вид ее, в часы сна мужа сидящей с вязанием в холле, вызывал всеобщее раздражение. И даже обходительная Прасковья Ивановна, в часы дежурства которой Ирина Борисовна уходила домой более спокойной, и та, захваченная общим настроением, как-то неловко отводила добрые свои глаза, будто говоря: «Что ж вы, голубушка моя, так меня подвели? Вроде с вами по-доброму». Наиболее горячие головы предлагали даже потребовать от зава убрать распоясавшуюся «блатнячку», и только деликатное вмешательство Татьяничевой, бывшей в курсе всех перипетий в отделении, предотвратило демарш.

Михаил Александрович икнул, тут же еще.

— И чего ж это мы поели? — Ирина Борисовна перешла на подбадривающий, шутливый тон. — Это каким же прожоркой надо быть, чтоб аж до икоты? Ну, давай запьем.

Он судорожно глотнул из носика приставленного к губам чайничка и — опять икнул.

— Воздух придержи, — посоветовал Ватузин. — Раза три, сколько можешь, подержи — само пройдет. Дело проверенное.

Шохин надул щеки, но по тому, как безмолвно вздрагивала грудь, было понятно, что икота овладела им основательно.

— Не проходит, — тихо сказал он.

— Ничего, ничего, все пройдет, — жена снисходительно улыбнулась. — Если б все остальное так же легко, как икота, проходило, ты б давно дома на своем диванчике валялся.

Через час икота усилилась. Она стала глубже, исходила откуда-то из недр грудной клетки. Казалось, что сотрясается вся диафрагма.

— Больно-то как! — в беспокойстве простонал он. Впадины закрытых глаз увлажнились. И по тому, что ее муж, тот самый железобетонный, от которого она прежде не слышала слабодушных жалоб, плакал от боли, она поняла, что изношенный его организм на пределе.

— Ничего, Мишенька, это, должно быть, бывает. Бывает, должно быть. Ты полежи, я сейчас.

Когда она вышла в пустой коридор, настенные часы как раз отстучали девять, из далекого холла доносился звук работающего телевизора, и только на посту возле включенной настольной лампы разговаривала по телефону подменившая кого-то Воронцова.

— А теперь скажи «баба», — ласково требовала она. — Ну, как мой сюсик свою бабу любит? Вот умничка. Теперь ложись спать, а завтра бабушка тебе что-то принесет. Жгутик резиновый принесет. И бинтик? Ты тоже хочешь быть, как баба, медсестрой? Ладно: и бинтик, и ватку, и все-все-все принесу, — она с улыбкой обернулась на поспешные шаги, но даже вид Шохиной не отвратил ее от желания поделиться радостным удивлением. — Это ж надо! Сорок лет — и уже двоюродная бабка. Во времена пошли!

Спохватишись, строго спросила:

— Что у вас? А то там ребенок на холодном полу.

— Таисия Павловна! Он икает!

— Я тоже, когда объемся, икаю, — сыронизировала Воронцова и, давая понять, что разговор окончен, подняла трубку.

— Он уже с час икает.

— Есть надо, что и все, — внушительно развернувшись на стуле, подсказала Таисия. — Что и все. Понятно? Не деликатесы из дому таскать да сервелаты всякие, от которых потом запоры.

«Надо было ей все-таки ту палку сервелата уступить», — Ирина Борисовна вспомнила жадные глаза медсестры два дня назад.

— Что вы говорите?

— По большому-то, говорю, давно ходил?

— Дня два.

— Понятно, — Таисия с превосходством вздохнула. — Газы скопились. Вот и икает.

Она окончательно потеряла интерес к собеседнице:

— Алло! Катюха, ты? Ну что, спать понесли? А ножки помыли? Ты представляешь, такая засранка: хочу, говорит, быть, как баба. Ты подумай…

— Да, но, — назойливая Шохина не уходила, — что теперь делать? Ему же больно.

— Катя, я перезвоню. Да тут одна достала, — она положила трубку, тяжело посмотрела перед собой. — Что делать, говоришь? Клизму ставить.

— Как? То есть я когда-то…

— Как?! — эффектно изумилась медсестра. — Могла бы и научиться, если уж в сиделках. Такое учение, оно, промежду прочим, дорогого стоит. А ты вон все с наскока хочешь.