Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

— Силен ты судить да рядить! — восхитился сын. — О государстве, как об артели. Да это ж махина неподъемная! Тужимся вот, подступаемся с разных сторон, а ведь никто толком не знает, чего из этого выйдет.

— А не знаешь, так уйди с богом. Только черта с два ты куда уйдешь.

— Все та же безапелляционность! Сколько кругом происходит. Все, к чему привыкли, вверх тормашками летит! Один ты не меняешься.

Он увидел, как подбородок отца опять плавно опустился на грудь и, спохватившись, погладил его запястье:

— Ладно, будем считать, что ты прав.

— Я всегда прав, пока жив, — решительно заявил отец. — И имей в виду, Серега: загубите своими фокусами внучку — не прощу.

Сергей Михайлович с привычной опаской скосился на отца. Да нет, чего там? Простит. Этот — простит.

— Опять спорите? — подошедшая с дымящейся тарелкой Ирина Борисовна осуждающе взглянула на сына. — Устал, сынок?

После обеда, когда Шохин уснул, мать с сыном устроились в тех же креслах.

— Да я ладно, — он провел рукой по ее вьющимся рыжим волосам. — Ты-то чего себя изводишь? Смотри, что под глазами развела. Разве обязательно сутками торчать? Пришла, накормила — и домой. Все так делают.

— Так не отпускает. Только начну собираться, в руку вцепится и поглаживает, поглаживает. Как тут уйдешь? — Она растроганно посмотрела через открытую дверь палаты на спящего. — Хитрюга!

— Просто идиллия! — подыграл сын. — Кто не знает — и не догадается, сколько вы по молодости посуды переколотили… А помнишь, как вы разводились?

— Что ты болтаешь?

— А! Думаешь, если маленький был, так не помню! — он уличающе засмеялся. — Когда отец загулял.

— Ты что-то путаешь, любезный!

Он увидел, что всерьез рассердил мать, но досада, нереализованная после грубой выходки отца, требовала выхода.

— Ну-ну. Передо мной-то ханжить не стоит.

— Полно врать, говорю! — Она изогнулась, готовая вскочить с кресла.

— Ну, полно так полно, — с ехидной покорностью согласился сын. Продолжать в том же тоне он не решился. Они помолчали.

— Ты должен знать главное, — примирительно произнесла мать, — что мы с отцом всегда любили друг друга. Это главное! — настойчиво повторила она.

— Конечно, — он обнял ее за плечо. В конце концов, память — штука избирательная и каждый оставляет себе самые удобные воспоминания.

— Как здесь обстановка? — он словно отбросил предыдущий разговор.

— Да в общем ничего. Операцию сделали блестяще, завтра трубку снимут. Старшая сестра, правда, сволочь, — не сдержалась-таки Ирина Борисовна. — Иной раз так подмывает шугануть, а не могу. Боюсь, как бы потом на отце не отыгралась. Он же таким беззащитным стал, наш папка.

— Сослуживцы бывшие, должно быть, уже не заползают?

— Вру ему, конечно. Но он-то ждет. Случись, не дай бог что, так речи сладкие на поминках говорить все заявятся! — голос ее моментально взвился. — Так вот не дождутся они у меня. Вытащу! Сколько лет тащу, а уж теперь-то… Не дождутся! — Она застучала кулаком по подлокотнику кресла. Сидящая на посту старушка-медсестра тревожно оглянулась.

— Мама, люди кругом! — Сергей придавил сверху ее запястье.

— Совсем ты на пределе!

Теперь он со страхом разглядывал ее руку, всегда такую холеную, с эдаким изгибом, а сейчас покрытую первой вялой паутинкой.

— Ничего, ничего, сынок! Это пройдет. Вот выпишем отца и отдохнем. Просто надо смириться. Старик он. И никому теперь не нужен, кроме нас с тобой.

По детской привычке он, склонившись, потеребил по-прежнему густые, переплетенные заросли волос, и — задохнулся от нежности: снизу они были словно побеленные стволы деревьев, присыпанные у корней комками извести.

— Уж лет пять крашусь, — чутко поняла мать.

— Отошел я от вас. Все гонишь, гонишь. А куда, если вдуматься?

— Ты торопишься? — Она встрепенулась.

— Прости, приходится! На машине по дождю. Пока доберусь до Москвы…

— Я думала, останешься хоть до завтра.

— Увы, — он пристукнул циферблат дорогого «Ролекса». — И так еле вырвался. К понедельнику должен срочную работу закончить. Постараюсь прикатить на следующие выходные. Смотри, сама не свались.

— Тогда уж езжай прямо сейчас, по свету, — она поднялась. — Позванивай. Отец о вас постоянно расспрашивает. И пожалуйста…

— Быть осторожным на шоссе.

— Да. И вообще.

Говорить о том, что она рассчитывала на него, чтобы немного отдышаться, мать не стала.

К Шохиной подошла медсестра Прасковья Ивановна, семидесятилетняя любимица больных, эдаким карманным бегемотиком неутомимо косолапящая меж палатами, с умилением обхватила ладошками щеки: