Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

Вошёл помдеж, смущённый собственной нерасторопностью.

— Ну?

— Задрых опять, сволота. Прямо в наручниках к стене привалился и храпит.

— Кто у него сегодня был? — спрашиваю сестру.

— Да никого. — Она с усилием поднялась с колен. — Этот разве что поганец, Андрюшка Шмалько. Он и подбил на пьянку. Надо-де обмыть. Даром, что от горшка два вершка, а святого с пути истинного собьет.

Паша догадливо скрежетнул зубами.

— Я щас этого маломерка найду. Для начала башку оторву, — сладострастно пригрозил он.

— Я-то в другой комнате была. Поругались они чего-то, брат его гнать стал. Слышала только: мал еще жрать стаканами. А тот угрожать начал… Такая тварь зловредная. Одно слово — обмылок.

Она охнула, зажала рот:

— Неужто навел?! Ох, паршивец! Да что ж это, люди?!

— Успокойтесь, всё обошлось. — Я неловко потрепал женщину по плечу. Кивнул Бакланову: — Сними наручники и поехали отсюда.

— А может, — Бакланов интимно отгородил меня спиной от бормочущей хозяйки, — оформим на пятнадцать суток? Пару рапортов насчёт сопротивления… А то мало ли что? Начнет жалобы строчить, потом отписывайся. Заодно и пощупаем «по низу». Чего там у него после зоны на уме?

— Да вы!.. Соображать!.. — рявкнул я так, что Паша отшатнулся. — Выполняйте. И — жду в машине.

Вообще-то мы с ним до этого на «ты» были. Просто чувствовал себя жутчайше. Никак не мог в толк взять, за что мне от Шмалько такая оплеуха прилетела.

Кольцов пригубил водки.

— Через два месяца всё выяснилось. Андрюшу Шмалько взяли за разбой. Пошел провожать до дома пьяную материну подругу, на улице поднял полую металлическую трубу и — по голове. Он у неё, оказывается, дома кошелек с тридцатью рублями углядел.

Завистяев понимающе закивал, всем видом выказывая — другого не ждал.

— Навестил я его в следственном изоляторе. Легко ж я на это свидание шёл!

— Что ж ты, — спрашиваю, — поросёнок, тогда за штуку отшутил? Ведь могли запросто под горячку пристрелить человека.

Посмотрел он на меня, не скрываясь, цыкнул так сквозь зубы:

— А ничего. Знал бы, как маломерком обзываться.

— За маломерка пулю? — подивился я. — А на разбой зачем пошел? Глупо. Из-за трёх десяток… Понимал же, что сядешь.

— Сяду и сяду. Чего тянуть-то? — потом усмехнулся по-взрослому: — А ты, значит, опять с душевным разговором зашёл? Гнида ты, худшая из всех. Жалко, что ты его не пристрелил. Как раз оба бы и схлопотали.

Опустился я на стул, слова подбирая, но так ничего и не отыскал. Вызвал конвойного.

Шмалько в дверях обернулся:

— А меня в тот раз после ареста в камере били. Прослышали, что вам помогал. В карты играли, а на кону — чья очередь ментовскую «шестерку» метелить. И на зоне опустить грозились.

— Будя молоть. Р-руки за спину! — Конвойный вытолкнул Шмалько наружу и закрыл снаружи дверь.

Вот тогда я всё для себя понял.

Ведь я как? Понравился пацан, чего не пособить? И сам себе умилялся: вот какой дядя добрый. Вроде получилось приручить. Значит, психолог! А потом вроде не срослось. Опять же не виноват. Обстоятельства. А то, что в искалеченной жизни этого пацана я, может, последним человеком оказался, кто остановить его мог, кому он поверил, — об этом я думал?! Хотя, пожалуй, думал. Только когда усилия особые потребовались, на это меня не хватило. Вот и выходит, что судьбой своей он в первую очередь мне, добренькому дяде, обязан. — Кольцов скрипнул зубами. — Нельзя, оказывается, добро творить между делом.

— О чем и говорю! — охотно согласился Завистяев. — Наше добро — грамотно делать свою работу. Раскрывать, выявлять и сажать. Без всяких антимоний. За это нам и зарплата положена.

Сашка упруго вскочил, вытянулся. В кабинет входил начальник следственного управления полковник Шурыгин.

— Ужин после битвы? — Шурыгин прошелся взглядом по уставленному столу. — Потом чтоб всё за собой убрать!.. Значит, сообщаю, новым руководителем следственной бригады назначается… — Он сдержанно кашлянул, давая тем понять, что решение не его. — Завистяев.

— Есть такое дело — принять дивизию! — браво выкрикнул Сашка.

— Завтра с планом работы ко мне, — хмуро осадил неуместную веселость следователя Шурыгин. Он остановился взглядом на ссутулившемся Кольцове, замешкался, но, так ничего и не добавив, вышел.

— Не унывай, Георгич, пробьемся! — Сашка приобнял Кольцова. — И о пенсии думать забудь. Мне ценные кадры нужны. Но только чтоб отныне без закидонов. С утра на обыска поедем. Там живая работа. Не до рассусоливаний будет! А со Шмалько этим себя не гноби. Такая, стало быть, планида его: по зонам да по тюрьмам. Ещё, небось, и в кайф.