Александр Морозов - Центр

А девушки… Там, на пляже, стоя под накидкой, и потом, бредя по сосновой Аркадии, они только чувствовали, что эти ребята — не жлобы, и тот и другой, хотя и показывают это по-разному, одинаково рады случившемуся случаю, что это не психи, а вполне управляемые мальчики, хоть и постарше их, но насколько, сразу не скажешь, и явно в самом соку. Девушки только знали, что целый день им сегодня было изрядно скучно на пляже и еще окончательней, на полную катушку, скучней было бы возвращаться одним в город. И это было все. Что же до остального, то неужели обязательно надо каждый раз что-то там такое сложное рассчитывать, прикидывать, что же до остального, то «какие наши годы…» и пусть уж ребята делают как знают, ведь все-таки они рядом, и смотрят в глаза, и говорят интересно. Неженатые, наверное, оба. Хотя бы по тому можно думать, что не принялись сразу клясться и божиться, какие они вольные орлы, значит, естественно это для них, привычно, и уверять в этом на ум не приходит. К замужеству, впрочем, и не стремились Надя с Олей, красивые, спортивные и уже очень-таки в том самом возрасте. Но не стремились — и все тут. Сильно любопытствующим объясняли равнодушно, кратко, с сытой ленцой и точно теми же словами, что и холостые представители сильного пола: «Не-е… Погожу еще… Погулять охота. И чего я там не видела, в браке этом?» Но относительно ребят все-таки факт этот был приятен. Отсекалась сразу (раз не нужна была) та беспросветная и какая-то тянуче-липучая, противная лажа командированных… Как будто их кто за язык тянет.

А Хмылов и Карданов взахлеб пользовались демократией и были уже окончательно счастливы, что находятся в столь очаровательном дамском обществе. И они быстро сбились с панталыку, быстро забыли, что в шашлычной они только пережидают час пик на пляжном разъезде, и вообще забылись. И чем грандиознее разгорались в их мозгу дальнейшие планы на вечер, чем красноречивей излагались они только посмеивающимся Наде и Оле, тем все дальше, дальше, в туманное и неопределенное дальше отодвигались меры по практической их реализации.

Дима не очень-то помнил, как они окончательно отплыли от гостеприимной шашлычной гавани (кажется, им вслед кричали что-то не очень хорошее и даже, ручаться он не может, но похоже, что запустили стулом вдогонку) и, самое главное, что же произошло при посадке в троллейбус. То ли они с Витей не успели протиснуться вместе с девушками, как двери захлопнулись, и поэтому они зашли спереди и не давали троллейбусу трогаться, пытаясь объяснить водителю через ветровое стекло, что «их забыли взять». То ли уже были в салоне, но потом зачем-то вышли и толковали с какими-то гражданами, причем Витя игриво покручивал на пальце рулон с билетами, горячо, с искренней верой в голосе утверждая, что он на полставки кондуктор, а в душе — вольный сын степей… То ли даже они уже ехали куда-то, устроившись на заднем сиденье, и, обнимая девочек за плечи, громко объявляли: «Следующая остановка — конечная. Поезд дальше не пойдет. После отстоя пены требуйте долива пива…»

Скорее всего было и то, и другое, и третье, но в каком-то странном сцеплении и не восстановимой теперь уже последовательности. И на каком-то этапе этой езды на перекладных компания претерпела странное изменение в составе: их было по-прежнему четверо, но вместо Нади и Оли ребята обнаружили себя почему-то в обществе двух милиционеров. Дима видел, как Трофимыч показывал им несколько смятых трояков, и по обрывкам фраз догадался, что милиционеры спрашивали, есть ли у них деньги на такси. «А за этим, — добавил один из милиционеров, похлопывая по ладошке двумя паспортами, — зайдете завтра в отделение. Дежурный решит, что с вами делать».

Ну, что уж там с ними делать… «На пятнадцать суток вчерашнее выступление, кажется, не тянет. Раз отпустили, хоть и паспорта отобрали», — соображал Дима, пока с помятым, но не сказать чтобы шибко приунывшим Кардановым добирался до отделения милиции при Белорусском вокзале. Ясно, что так просто с миром не отпустят — штрафанут или телегу на работу накатают. (Попятное дело, лучше бы штраф, хоть и платить его Диме конкретно было сейчас не из чего. Но то все-таки деньги — ясно, что к чему и почем, и никакой тебе волынки. А телегу, положим, к нему самому сейчас даже и посылать некуда, то это-то еще и хуже. Начнется: как, да что, да почему не работаешь, да когда устроишься?.. Как будто ему и самому не обрыдло за зиму беспривязное, но ведь и безденежное его существование).