Эмилиян Станев - Чернушка

Лис направился к курятнику. Лисичка — за ним. Мятая пожелтевшая газета испугала их, и они обошли ее стороной. Подойдя к курятнику, лис пополз. Лисичка последовала его примеру. Куриный дух вызвал в ее памяти птиц, которых мать притаскивала в нору под скалами, и ее короткий, словно обрубленный хвост беспокойно заходил по земле.

Курятник был сооружен из прутьев, местами сгнивших, и Фокасинов заделал дыры досками и ржавой жестью. Но одна заплата отстала. Лисичка сунулась туда мордочкой, и глаза ее впились в петуха: медно-красное оперение потрясло ее воображение. Петух закукарекал, и на лисичку пахнуло теплым куриным духом. Она попробовала ткнуться головой в жестяную заплату и пробраться внутрь, но жесть не поддавалась.

Тем временем лис был уже у дверей курятника. Лисичка видела, как он что-то там обнюхивает. Она подошла к нему и учуяла незнакомый запах, однако близость кур заставила ее забыть о всякой осторожности. Ей хотелось пролезть в дверь, однако дорогу загородил лис, и она не решалась идти вперед. Неожиданно лис вернулся к стене и ткнул мордой в одну из жестяных заплат. Куры закудахтали. Закричал петух. Перья и пыль заполнили курятник, через пробитую стену вылетели две курицы и петух. Лисичка прыгнула. Медно-красная птица была уже в ее лапах, когда вдруг что-то схватило ее и сильно ударило по шее. От удара она потеряла сознание, но скоро пришла в себя и услышала бешеный лай собаки, привязанной в задах дома, и оглушительное кудахтанье переполошившихся кур.

Лисичка попробовала освободиться от мертвой хватки капкана, напрягла все силы, чтобы вырваться из тисков железа. Из дома раздался крик Фокасинова:

— Держи, Перко! Держи! Ату его, ату!

Собака зашлась в заливистом лае, а Фокасинов все науськивал ее из дома, надевая штаны и пытаясь ногой нащупать под кроватью резиновые царвули, которые с вечера зашвырнул неизвестно куда. Наконец он нашел их, выскочил во двор в одной рубахе, схватил лопату, стоявшую у стены, и побежал к курятнику.

Увидев в капкане лису, он издал торжествующий вопль:

— Попалась, негодница! Вот я с тебя сейчас спущу шкуру!

Он поднял лопату, и лисичка увидела грозный блеск в его глазах. Но Фокасинов вгляделся своими заплывшими глазами в зверенка и медленно опустил лопату.

— Так, — сказал он, не сводя взгляда с лисички. — Видишь, какое дело! Это не ты, батенька, не ты! Ты молоденькая и черненькая, точно в угольной пыли вывалялась. Та другая, совсем другая. — И, обернувшись к переполошившимся курам, добавил властно: — Успокойся, куриный народ, враг ваш взят в плен!

Потом оперся на лопату приложил большой палец ко рту и задумался. Глаза сосредоточенно смотрели на издыхающего лисенка.

— Да-а, это не ты, — повторил он, не отнимая пальца ото рта. — Та рыжая и крупная. А твои-то глазки, кумушка, вот-вот погаснут, батенька.

Он отбросил лопату и скрылся в пристройке. Собака продолжала лаять, куры по-прежнему кудахтали на куче хвороста, на которую с перепугу взлетели.

Зверек и впрямь умирал. Он почти не дышал, язык вывалился, и в него вонзились зубы — верный признак смерти. Он ничего не чувствовал, и даже не шелохнулся, когда Фокасинов надевал ему на шею толстую и тяжелую цепь. Человек наступил на пружину капкана, навалился на нее всей своей тяжестью и освободил лисенка, который остался лежать распростертый у его ног.

— Ба, да ты и впрямь вроде отдал душу богу, — сказал он задумчиво. — Кто тебя просил приходить сюда? Верно мать привела учить красть кур. Пусть теперь отвечает, ее грех!

Он дотащил лисенка до кучи хвороста и привязал свободный конец цепи к стволу сливового дерева.

Было рано, и шоссе пустовало. Серая пелена застилала небо, скрывая восход солнца. День обещал быть пасмурным, но воздух был теплым, и от притихшей земли исходило тепло, накопившееся в жаркие летние дни. В такие рассветы, глядя на бескрайние безмолвные леса, слушая рев реки, Фокасинов становился рассеянным и печальным. Вернувшись в побеленную комнату сторожки, где царил страшный беспорядок, он долго чесал затылок, в голове мельтешили самые разные мысли и воспоминания. С похмелья болела голова, было не по себе. Ои почти позабыл про лисенка, вытащил воды из колодца и принялся не спеша, с наслаждением умываться, надеясь, что от этого ему станет легче. Он долго плескался и фыркал и наконец, приободрившись и немного повеселев, начал вытираться полотенцем сомнительной чистоты и мурлыкать себе под нос.

— Ну, народ, — весело сказал он, — доброе утро! — Это относилось к собаке, курам, поросенку и пестрому коту, который терся о его ноги, подняв трубой белый хвост.