Дафна Дюморье - Птицы и другие истории (сборник)

Я еще раз взглянул вокруг, на лица стоявших рядом, и с ревнивой завистью, доходящей почти до боли, подумал, что они — не в пример мне — владеют секретом какой-то высшей формы любви. Причина их молчания — не обет, обрекающий на прозябание во тьме: гора дарила им покой, умиротворение, настраивала на единый лад их души. Слова не нужны, когда мысли можно выразить улыбкой и взглядом, когда неудержимый, радостный смех, идущий из самого сердца, сближает и роднит.

Их сообщество не было похоже на закрытый монашеский орден, мрачный как могила, отрицающий все, чем наделил нас природный инстинкт. Жизнь здесь была полная, яркая, интенсивная; жар солнца просачивался в вены, вливался в общий кровоток, становился частью живой плоти, а холодный воздух, впитывая солнечный свет, очищал мышцы и легкие, заряжал их силой и могуществом — силой, которую я ощутил, когда их пальцы прикоснулись к моему сердцу.

За ничтожно короткое время изменились все мои ценности. Тот я, который совсем недавно карабкался в гору, терзаемый гневом и страхом, больше не существовал. А нынешний я — пожилой человек с седой головой, который нормальным людям, доведись им увидеть меня сейчас, показался бы шутом, посмешищем, безумцем, — я стоял обнаженный среди других солнцепоклонников на Монте-Верита. Солнце поднялось уже высоко и светило прямо на нас; оно до пузырей жгло кожу, пронизывало жаром сердце и легкие, наполняя тело блаженством и болью.

Я продолжал не отрываясь смотреть на Анну. Я так ее любил, что машинально повторял вслух ее имя: «Анна… Анна…» Она знала — я здесь, она подала мне знак, подняла руку. Вокруг все приняли это как должное. Они молча радовались вместе со мной, они понимали.

И тут от стоявших на ступенях отделилась девушка в простом крестьянском платье, в чулках и башмаках, с распущенными волосами. Руки у нее были сложены на груди, как для молитвы, но, приглядевшись, я увидел, что она прижимала их к сердцу.

Она подошла к краю пропасти, туда, где стояла Анна. Прошлой ночью, при полной луне, я бы наверняка застыл от ужаса, но сейчас страха не было. Я приобщился к ним; я стал одним из них. Прорезавшись на миг из бесконечного пространства над нами, луч солнца скользнул по краю обрыва и озарил своим блеском голубой лед. В едином порыве мы опустились на колени, обратив лицо к солнцу, и я вновь услыхал звуки хвалебного гимна.

Вот так, подумал я, люди в древности поклонялись животворящему солнцу; так будут поклоняться ему и впредь, до конца. Нет ни веры, ни Спасителя, ни божества. Только солнце, которое дает нам свет и жизнь. И так было с незапамятных времен.

Солнечный луч скользнул дальше, и тогда девушка, поднявшись с колен, сбросила чулки и башмаки, за ними платье, и Анна ножом обрезала ей волосы — коротко, почти до корней. Девушка стояла не двигаясь, прижимая к сердцу ладони.

Теперь она свободна, думал я, она больше не вернется в долину. Родители ее оплачут, жених погорюет и утешится, и никто так и не узнает, ради чего она осталась на Монте-Верита. Дома ее ждал бы свадебный пир, поздравления, подарки, танцы, а потом на смену недолгому романтическому всплеску пришла бы рутина семейной жизни: заботы о доме, о детях, болезни, беды и напасти — и долгое унылое старение. Здесь это ей не грозит. Здесь все чувства остаются неизменными. Любовь и красота не умирают и не меркнут. Жизнь здесь суровая, ибо сурова Природа, чуждая милосердия. Но об этой жизни она и мечтала, ради этого пришла сюда. Здесь она узна́ет все, чего не знала прежде, чего никогда бы не открыла для себя, оставшись в своем привычном мире. Страсть, радость, смех, жар солнца и притяжение луны, любовь без надрыва, сон без ночных кошмаров… Вот почему люди в долине ненавидят и боятся Монте-Верита. Здесь есть то, чего нет и никогда не будет у них. И недаром они злятся, завидуют и чувствуют себя обделенными.

Анна повернулась и от края обрыва стала спускаться вниз. И девушка, отныне бесполая, отбросившая свое естество вместе с прошлой жизнью и деревенской одеждой, последовала за ней — босиком, с голыми руками, коротко остриженная, как все остальные. Она улыбалась, светилась счастьем, и я понял, что отныне ничто не нарушит ее душевный покой.

Все сошлись во дворе. Я остался на вершине один. Я чувствовал себя изгоем, перед которым захлопнулись врата рая. Момент торжества мелькнул и исчез. Они все были частью этого мира, а я как был, так и остался чужаком.

Я снова оделся, и это волей-неволей меня отрезвило: я вспомнил Виктора и его поручение. Я спустился по ступеням во двор и, подняв голову, увидел, что Анна успела подняться на башню и ждет меня там.