Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

— Немного поработать с пластикой, с лицом, и будет суперномер «НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК».

Не стану, господа, говорить, как и самому Коле понравилась эта режиссерская находка. Недели через две интенсивных занятий, включая работу над фигурой (атлетика, культуристика, спецупражнения для Хуссейна, включавшие в себя сложные элементы дрессуры — когда быть в спокойном (Эдик называл это «в полусонном состоянии»), когда «чуть проснуться», быть «спросонья», когда «ни в одном глазу», а когда уже подать себя, «встать на дыбы» и т. п.

Успех «Полковника» был не то что ярче, чем «Моцарта», но больше нравился женской части публики в основном благодаря заключительному пассажу: освобожденный от звезд на погонах, от пуговиц мундира (номер раздевания развивался постепенно и занимал под музыку минут восемь— десять), от застежек трусов и носков Коля в конце номера при внезапно погасшем свете делал на нем, покрытом светящейся в темноте спецкраской, короткую стойку с вытянутыми ласточкой руками. Этот финал вызывал у публики фурор.

Уходил Коля из клуба XXL обычно под утро. «Бисы» иногда затягивались до часов семи-восьми. Он уже перестал стесняться своей наготы и относился к ней точно так же, как женщины легкого поведения: «Моя территория: что хочу, то и делаю». В своем роде Коля даже похорошел. Режиссер «вытянул» в нем не только «настоящего полковника», но и высшего офицера, и Коля Савушкин, как и Тимоша, оброс бескорыстными фанатками…

Однажды Коля закончил программу совсем поздно, ехал по набережной, и ему пришла в голову мысль заехать к Нине на ее выходной. Сумерки были по-осеннему ранними, подслеповатыми. На всем разливалась какая-то муть. Это было утро в том состоянии, что оно еще не было готово к тому, чтобы на него смотрели и тем более разглядывали. Коля так и ехал, почти не глядя по сторонам. У него уже с неделю был слегка подержанный спортивный двухместный «альфа-ромео» с поднятым верхом, не менее 500 ежеутренних баксов и небольшая квартирка в районе ипподрома.

В такое вот подслеповатое утро в Нинин выходной он подъехал на своей красной машине, облаченный в реквизитный полковничий мундир и по мобильному набрал ее номер.

— Аллё, — сонно, недовольно, полупонимающе, еще не проснулась.

— Здравствуй, — сказал Коля. — Извини, что рано. Я проездом.

— Проездом?

— Это длинный разговор, Нина. Я, кстати, вызывал тебя на разговор по телевизору, ночью, в Реутове…

— Что-то было, Коля, но я не поняла. А ты, собственно, где?

— Нин, положи трубку на стол, подойди к окну на кухне и посмотри вниз.

Он хотел сразу сказать ей, как по ней соскучился и вообще… и что сегодня ровно 10 лет и 10 недель со дня их свадьбы, и что он хотел бы пригласить ее на вечер…

Нина была в халате и еще не причесана со сна, но именно эту утреннюю неприбранность он любил в ней больше всего. Ему даже ужасно нравился утренний спертый телесный запах из-под одеяла, когда она при нем вставала с постели.

Как он и сказал, она подошла к окну на кухне и слегка свесилась с подоконника. Сад за окном еще спал, хотя слышны были крики потревоженных птиц. Вполглаза она разглядела красную машину с открытым верхом, за рулем сидел Коля в военной форме и что-то ей говорил.

Неожиданно пробилось солнце, неубранные мусорные контейнеры в этой части сада, так же как уродливые авторакушки, плавали в серых подсвеченных испарениях, отходя от ночного морока.

Внизу урчал мотор.

Нина еще не совсем отошла от сна, она еще не сделала того решительного выдоха, который делает женщина, чтобы внутренне обозначить в себе готовность выйти, так сказать, на сцену жизни. Она еще была в полусне.

— Она вон там, в окне, видишь, Лапиков, мы ее нашли, Лапиков! — услышала она его ослабевший или намеренно измененный голос, но она его сразу узнала. Сердце ее заколотилось. Что-то верещал по телефону Никола, но она даже не прислушивалась. Она запахнула отвороты халата и только ждала, что еще скажет тот, любимый.

— Смотри, чтоб не убежала Бобо. Слышь?..

— Само собой.

— Ну а потом займешься этим ряженым полковником.

Нина ничего этого не слышала, она подошла к большому зеркалу в прихожей, чтобы привести себя в порядок, но своего отражения в зеркале она не увидела. Нимфа настолько зачахла от любви к Нарциссу, что от нее остался один голос. «Да где же ты, черт плешивый, — с досадой крикнула она. — Я уже не могу ждать!..»

Она подошла к окну кухни и увидела, как меж кустов промелькнула его фигура в почему-то порванной рубашке, промелькнула и растворилась в пятнистых бликах зачарованного осеннего сада.