Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

— Ваши вопросы? — сказал Уд, повернувшись к Маргарет.

Американка лихорадочно листала блокнотик. Она не ожидала такого поворота событий.

— Ваш любимый афоризм, господин Кичхоков?

— «Бог умер». Это Ницше.

Шуршание блокнотика.

— Вы были в Нью-Йорке, я знаю, — переводил переводчик. — Как вам Манхэттен?

— Делянка для выращивания стоячих пенисов.

— Делянка… что? Что такое делянка? — опять не понял переводчик.

— Неважно. Еще вопросы?

Маргарет шуршала блокнотиком. Про пенисы переводчик ей не перевел.

— Ваше отношение к продвижению НАТО на Восток?

— По мне, — сказал Уд, — пусть двигается на Восток, только быстрее и дальше, пусть упрутся в границу с Китаем. Россия должна обезопасить себя не с Запада, а с Востока.

Они опять нервно о чем-то заговорили по-английски. Тут у них трудности, видимо, возникли уже не с переводом, а с пониманием парадоксальной внешнеполитической концепции русского кандидата в президенты. Наконец, был задан следующий вопрос.

— Как управлять Россией? — переспросил Уд. Глаза его сверкали. С ним что-то происходило. Взгляд его блуждал. — Россией очень просто управлять, нет ничего проще. Чтобы русский народ осчастливить, сначала надо сделать его глубоко несчастным.

Когда переводчик перевел это Маргарет, у нее стали косить глаза: не то от страха, не то от репортерской удачи, учуяла суперсенсацию.

— Ну чего, непонятно? Сначала в России надо все запретить. Вот, к примеру, разбить Нью-Йорк на секторы и не разрешать горожанам перемещаться из Бруклина в Манхэттен, из Сохо в Нью-Джерси и так далее. Ни по делам, ни к живущим отдельно детям, ни к родственникам, ни к друзьям — только строго по разовым спецразрешениям, которые выдает мэрия. А потом взять через полгода и отменить этот запрет. Кто вы будете после этого? А?

Уд смотрел на Маргарет. Та замерла.

— Я вас спрашиваю — кто вы будете для горожан после отмены этих запретов? А я вам отвечу: благодетелем нации! Или еще пример. Запретить в Москве в метро читать газеты и книги, пользоваться городскими туалетами, держать домашних животных, знакомиться друг с другом юношам и девушкам, запретить праздновать Новый год с елкой… Ты успеваешь переводить-то? — обратился он к переводчику. — Я много говорю, а ты бу-бу-бу. Тут надо все дословно переводить, это важно, — так вот, все запретить, и вот, когда люди уже озвереют от насилия и появятся признаки идиотизма вследствие воздержания от естественных общечеловеческих проявлений, вот тут-то, мои дорогие, в самый последний миг крайнего зажима гаек, взять и начать медленно, постепенно отпускать, по чуть-чуть, по чуть-чуть, чтобы каждый маленький сдвиг по резьбе, каждый градус облегчения воспринимался как величайшее счастье, как настоящий политический оргазм!

Уд вдруг захохотал одним ртом (глаза не участвовали, отсутствующий взгляд), американцы быстро переглянулись, быстро-быстро затараторили по-английски. Маргарет сгребла со стола диктофон и блокнотик. Похоже было, что они сматываются.

А Уд откинулся на спинку кресла. Он чувствовал себя Приапом, совершившим ритуальное совокупление с девственницей. Зрачки его побелели. Во взгляде поселилось выражение бесцельной рассеянной напряженности.

— В Кремль, — сказал он подбежавшему охраннику.

Лимузин он остановил у Троицких ворот. Впереди его бежала Бобо. Народ узнавал кандидата, но Уд никого не замечал, ни на что не реагировал. Он был как сомнамбула. Все думали, что он идет смотреть, куда будут выходить окна его кремлевского кабинета. Но он шел, не разбирая дороги.

Экскурсанты, которые видели его со спины, заметили только какую-то одеревенелость походки, вязкий отягченный шаг. Тех же, к кому он приближался (сгрудившихся вокруг гида перед царь-пушкой), его вид ужаснул: у шедшего навстречу человека лицо было искажено гримасой гадливости, и непонятно было, такое выражение получалось от паралича лицевой мышцы или так он взирал на людей. Все поневоле расступились перед ним. И тут произошло невероятное, немыслимое: он издал истошный крик и, набычившись, двинул в сторону царь-пушки. На глазах десятков людей он с разбегу бросился головой вперед в темную орудийную утробу, и она поглотила его. Вдруг пушечный ствол на колесах содрогнулся, и жерло со страшной силой изрыгнуло из нутра извивавшееся в корчах тело. «Первый раз за четыреста лет царь-пушка выстрелила, сознавая, что, кроме нее, больше некому спасти честь русской государственности» — так напишет потом в одной столичной газете известный журналист и писатель Юджин Манкин.