Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

— А что же за фокусы-то? — осторожно спросил Коля.

— Ну, ерунда всякая — поднять им ведерко с шампанским и льдом или свет когда погасят, твой прибор один в особую краску окрашен и должен определенные движения в такт музыке производить. Это все менеджер и режиссер тебе скажут.

— Но, Тимоша, ты же знаешь, я Нине не изменяю, поэтому…

— Об этом забудь. Все добровольно. Я приехал сюда один с Верой Николаевной — помнишь такую? Мы вместе живем, снимаем квартиру, она все делает по хозяйству, а все остальное ее не касается. Ты же можешь закончить свой номер — и домой. Главное, быстрей покажись менеджеру и хозяину, некому, понимаешь, работать, на меня, конечно, ходят, сам увидишь, но один я не могу. Мне нужна смена. Три-четыре парня — и мы работаем классно, по сменам, лучше не придумаешь.

— А вот ты говоришь — ведерко-то со льдом и шампанским поднимать, — сказал Коля. — Столько лет прошло. Я не уверен, что…

— Коля, — перебил его флотский друг, — там целая программа, режиссер, менеджер, все предусмотрено, у нас там нормы безопасности, страховки, перегрузки, шампанское пластиковое, лед ненастоящий, это ребенок поднимает. Но подъемный кран нужен настоящий. Понимаешь?

Смотрины к менеджеру назначили назавтра на одиннадцать. Тимофей приехал к Казанскому вокзалу, где ночевал Коля, Коля умылся и побрился в вокзальном туалете, взял из камеры хранения глаженый костюм.

Тимоша был в своем репертуаре — красивый, белокурый, на BMW с какой-то девицей на заднем сиденье. Открыл сзади дверцу, сказал, чтобы Коля садился с девицей рядом.

— Это Лиз, мой менеджер, — сказал Тимофей. — А это Коля, мой флотский друг и счастливый половой соперник.

Он захохотал, но ему это как-то не шло.

— Мы съездим в офис, — сказала Лиз. — Покажемся режиссеру, и если все подойдет, утрясем формальности. О'кей?

Коля кивнул, ерзнув на мягком приятно пахнущем сиденье. Его ужасно смущало, что эта Лиз просто вперилась ему в пах, где под брюками, втиснутый в плавки, буквально глыбился Колин… хотел написать пенис, нет, не то… гениталии… тем более не подходит… фаллос… теплее, но как-то звучит архаично и все-таки мягковато. Нет, господа, в недрах брючного фрагмента томился… назовем вещи своими незаёмными и национально созвучными именами… томился не пенис, не гениталия, не фаллос, а головастый, налитой, бокастый, щекастый, молоткастый, безразмерный русский чудо-богатырь.

Когда Колю ввели на второй этаж и представили режиссеру (кстати, с образованием ГИТИСа), Коля успел устать и от болтовни Тимоши, и от менеджера. Он боялся, что и режиссер будет терзать его разговорами. Но этот режиссер лет сорока только быстро оглядел его, остался, видимо, недоволен и произнес только одно слово:

— Раздевайтесь.

Коля не спеша снял костюм, рубашку (галстук тот из супермаркета он почему-то не стал надевать), потом спустил плавки, выпростав из тенет залежавшегося в скрюченной позе Хуссейна, снял почему-то носки (как в военкомате), сложил вещи на стуле и повернулся к режиссеру, так сказать, лицом. В этот момент залежавшийся Хуссейн, обретя свободу, стал как бы разворачиваться кольцами и обретать скользящую толщину. Режиссер как-то неуместно для мужчины крякнул и не совсем своим голосом проверещал в соседнюю комнату:

— Луиза, Луиза-а!

Из служебной двери выбежала менеджер, профессионально обошла Колю кругом и деловым, спокойным, коммерческим голосом сказала:

— Вот это я понимаю маскулинность.

Колю привели в большую гримерную. Там уже находился Тимофей, загримированный не то под Моцарта, не то под Сальери — напудренный, в парике, в зеленых коротких панталонах и салатного цвета чулках и черных штиблетах с пряжками. Очень выделялся на панталонах гульфик, специально сделанный из плотного бархата.

Возле Тимоши крутились гримерши, костюмерши и еще какие-то дивы с непомерно огромными глазами, предназначенными, видимо, для существ, ведущих преимущественно ночной образ жизни.

Колю усадили перед зеркалами и стали искать сценический имидж. Сомбреро, мушкетерские шляпы и парики XVIII века отпали сразу же: в простенькой славянской физиономии Коли заключался совсем другой шарм, и режиссер Эдик его с пятого или шестого захода нашел. Во-первых, он удалил Луизу и провел с Колей сеанс психоанализа (режиссер оказался поклонником Фрейда). Получив сведения о городе Реутове, пляжных страданиях маленького гиганта, о тараканах, жене Нине, пережившей страшную брачную ночь и выдававшую себя за жену полковника и т. д. и т. д., он безошибочно подошел к шкафу военной амуниции, примерил Коле фуражку, китель и брюки полковника, попросил включить фонограмму Пугачевой и, позвав Луизу, сказал: