Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка (= Infinite jest | отрывок, перевод не завершён)

- Сдаюсь.

- Мы получим человека, который всю ночь изводит себя размышлениями о том, существует ли высшая лиса.

- Смешно!

- Спать.

- …

- …

- Эй, Хэл? Что такое «нарушения сна»?

- То, что заработает любой, кто спит с тобой в одной комнате.

- Эй, Хэл?

- …

- Почему маман не плакала, когда Сам скончался? Я плакал, и ты, даже Ч.Т. плакал. Я видел, как он один плачет.

- …

- Ты слушал «Тоску» снова и снова и плакал и говорил, что тебе было грустно. Нам всем было грустно.

- …

- Эй, Хэл, как тебе кажется, маман стала счастливее после того, как Сам скончался, а?

- …

- Кажется, она стала счастливее. И даже выше ростом. Она перестала ездить туда-сюда по делам. То что-то с корпоративной грамматикой. То что-то с бунтом библиотекарей.

- А теперь она никуда не ездит, Бу. Теперь у нее есть Дом директора и собственный кабинет, и тоннель между ними, и теперь она не покидает территорию универа. Она и так была трудоголиком, но теперь стала еще хуже. У нее развился обсессивно-компульсивный синдром. Когда ты в последний раз видел хоть одну пылинку в этом доме?

- Эй, Хэл?

- Теперь она трудоголик с обсессивно-компульсивным расстройством, страдающий от агорафобии. И ты думаешь, это добавляет ей счастливости?

- Ее глаза выглядят лучше. Они теперь не впалые. Лучше. Она смеется над шутками Ч.Т. гораздо чаще, чем над шутками Самого. И это другой смех, изнутрее. Она чаще смеется. Ее шутки чаще лучше твоих, даже сейчас.

- …

- Почему ей не было грустно?

- Ей было грустно, Бубу. Просто у нее другая грусть, не такая, как у нас с тобой. Я уверен, что ей было грустно.

- Хэл?

- Помнишь, как учителя приспустили флаг напротив ворот, когда это произошло? Помнишь? И они каждый год опускают флаг во время собрания. Ты помнишь флаг, Бу?

- Эй, Хэл?

- Не плачь, Бубу. Ты помнишь приспущенный флаг? Есть два способа опустить флаг до середины флагштока. Ты слушаешь? Потому что мне уже без шуток пора спать. Так что слушай: первый способ опустить флаг до середины флагштока – это просто опустить его. Но есть еще один способ. Можно поднять флагшток. Флагшток можно нарастить, сделать его в два раза длиннее нормы. Ты понял? Понял, что я имею в виду, Марио?

- Хэл?

- Уверен, ей очень грустно.

В 2010, 1 апреля ГВБВД, атташе по медицине все еще смотрит ненадписанный развлекательный картридж.

Орин Инканденца, №71, считает, что утро – это ночь души. Самое худшее время дня, с точки зрения психики. Он вырубает кондиционер до минимума и все равно почти каждое утро просыпается весь мокрый, в позе эмбриона, словно погребенный в психической темноте, в которой любая мысль вызывает священный ужас.

Брат Хэла Инканденцы Орин встает в 0730, во влажном аромате духов Ambush, на другой стороне мятой подушки лежит записка с номером телефона и важной информацией завитушным почерком школьницы. От записки тоже пахнет Ambush. Его сторона кровати промокла насквозь

Орин делает себе тост с медом, стоя босиком за кухонной стойкой, в трусах и старом свитере академии с отрезанными рукавами, выдавливая мед из головы пластикового медведя. Пол такой холодный, что ломит ступни, но окно над раковиной такое горячее, что не прикоснуться: снаружи зверски жарит октябрьский полдень.

Дома с командой - неважно, как сильно дует кондиционер или насколько тонкие простыни - Орин просыпается на своем отпечатке, протравленном потом на кровати, который весь день медленно высыхает до белого соленого очертания, чуть сдвинутого относительно других высохших очертаний за неделю, так что кристаллизовавшийся образ Орина в позе эмбриона разложен на его стороне кровати, как колода карт, наслаиваясь друг на друга, будто кислотный след или фотография с сильной задержкой.

Жара, сочащаяся сквозь стеклянные двери, стягивает кожу на голове. Он выносит завтрак к центральному бассейну комплекса кондоминиумов, садится за белый железный стол и пытается есть, там, на жаре, где кофе не дымится и не стынет. Он сидит и чувствует тупую животную боль. У него усы из пота. В бассейне плавает разноцветный пляжный мяч, бьется о борт бассейна. Солнце как замочная скважина в двери, ведущей в ад. Вокруг больше никого. Весь комплекс – это кольцо из зданий с бассейном и джакузи в центре. Воздух струится, как пары топлива, из-за жары кажется, что пол мокрый, будто и полит топливом. Орин слышит звуки картриджей из-за закрытых окон, шоу с утренней аэробикой, и еще где-то играет орган, и та женщина из соседней квартиры, которая никогда не улыбается в ответ, репетирует оперные распевки, приглушенные шторами, жалюзи и двойными стеклопакетами. Джакузи пыхтит и пенится.