Гийом Мюссо: Здесь и сейчас

— Ну? Что ты решил, Артур? — повысил голос отец. — Ты хочешь получить эту халупу?

Я кивнул. Кивнул, потому что мне хотелось совсем другого. Хотелось как можно скорее покончить с этой дурной комедией и вернуться в Бостон. Я снял колпачок с ручки, но, прежде чем поставить в конце страницы подпись, еще раз попытался разговорить отца:

— Хорошо бы тебе рассказать мне об этом маяке побольше, папа.

— Я сказал все, что тебе нужно знать, — сердито заявил он.

Но я не сдался:

— Ничего подобного. Ты же не сумасшедший и прекрасно понимаешь, как странно все это выглядит.

— Я хочу защитить тебя!

Неожиданное признание. Интригующее из-за того, что говорил он искренне.

Я удивился, посмотрел на него и заметил, что у отца дрожат руки.

— Защитить от чего?

Он снова закурил, чтобы успокоиться, и его правда отпустило.

— Ладно, ты прав. Тебе надо кое-что знать, — начал он доверительным тоном. — Я скажу тебе то, чего никому еще не говорил.

И снова замолчал. Молчал с минуту, не меньше. Я тоже вытянул из пачки сигарету, не хотел ему мешать собираться с мыслями.

— В декабре тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, после четырех с половиной лет отсутствия, мне позвонил отец.

— Ты шутишь?

Он в последний раз судорожно затянулся и бросил окурок на дорожку себе под ноги.

— Сказал, что он в Нью-Йорке и хотел бы повидать меня как можно скорее. Попросил никому не говорить о звонке и назначил встречу в баре терминала в аэропорту Кеннеди.

Я видел, что отец очень нервничает. Чтобы пальцы не дрожали, он сжал их в кулак, и, пока говорил, его ногти врезались в кожу ладоней.

— Я сел на поезд, приехал в аэропорт. Умирать буду, не забуду нашу встречу. Была суббота за неделю до Рождества. Снег валил вовсю. Рейсы то совсем отменяли, то откладывали. Салливан сидел и ждал меня в баре со стаканчиком мартини. Вид у него был измученный, краше в гроб кладут. Мы пожали друг другу руки, и я в первый раз увидел, как мой отец плачет.

— А потом что?

— Потом он сказал, что у него самолет, времени мало. Объяснил, что оставил нас, потому что не мог поступить иначе. Не уточняя, признался, что с ним случилась большая неприятность. Я спросил, чем могу ему помочь, он ответил, что сам попал в капкан, сам должен из него выбираться.

Я слушал, ушам своим не веря.

— А дальше?

— Попросил пообещать ему кое-что. Во-первых, никому не говорить, что он жив, никогда не продавать Башню двадцати четырех ветров, никогда не открывать железную дверь в подполье маяка и немедленно замуровать ее. Само собой, он не стал отвечать на мои вопросы. Я его спросил, когда мы увидимся, а он ответил так: «Может, завтра, а может, никогда». Запретил мне плакать, приказал быть главой семьи, потому что его с нами больше нет. Вскоре встал, допил мартини, сказал, чтобы я уходил и выполнил свои обещания. «Это вопрос жизни и смерти, Фрэнк». Это были его последние слова.

Меня потрясла эта запоздалая исповедь, и я спросил:

— Ну а ты? Что ты сделал?

— Все, что пообещал. Точка в точку. Вернулся в Бостон, в тот же вечер съездил на маяк и сложил в подполе кирпичную стенку.

— И никогда не открывал железную дверь?

— Никогда.

Мы оба замолчали.

— Ни за что не поверю, что ты не пытался разузнать обо всем этом побольше, — наконец сказал я.

Отец развел руками.

— Я пообещал, Артур… И потом, если хочешь знать мое мнение, то за этой дверью явно скрыты одни неприятности.

— Какие, например?

— Я бы дорого дал, чтобы знать поточнее, но слово свое сдержу.

Я подумал немного и сказал:

— И все-таки есть кое-что, чего я не понимаю. Осенью пятьдесят четвертого, когда Салливан нежданно-негаданно исчез, мы ведь обшарили весь маяк, правда?

— Да. Сверху донизу. Сначала бабушка, потом я, потом шериф и его помощник.

— Значит, вы тогда открывали эту самую железную дверь?

— Да. И я прекрасно помню пустую комнатенку метров в десять с земляным полом.

— Там был люк? Или замаскированный проход?

— Нет, там не было ничего. Я бы заметил.

Я почесал в затылке. Все это показалось мне страшной бессмыслицей.

— Будем реалистами, — предложил я. — Что ужасного там можно обнаружить? Труп? Несколько трупов?

— Это первое, что приходит в голову. Я тоже об этом думал.

— В любом случае ты замуровал дверь в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, так что даже если было совершено убийство, то существует статья о давности привлечения к уголовной ответственности.

Фрэнк помолчал с минуту, а потом почти беззвучно произнес: