Гийом Мюссо - Здесь и сейчас

Салливан снова замолчал и тяжело вздохнул.

— Я очнулся на крыше одного из домов в Митпэкинг Дистрикт, неподалеку от водонапорной башни. И не очень-то понял, что делаю в Нью-Йорке. Дождь лил как из ведра, холод пробирал до костей. Я весь заледенел, кашлял так, что нутро наизнанку выворачивалось, а слабость была такая, словно марафон пробежал. Спустился по черной лестнице вниз и пошел согреваться в бар. За стойкой черно-белый телевизор передает новости: на дворе декабрь тысяча девятьсот пятьдесят пятого, и в полном разгаре дело Розы Паркс. [22] Роза Ли Паркс (1913–2005) — американская общественная деятельница, зачинательница движения за права чернокожих граждан США. Прославилась как борец против расовой сегрегации в США, 1 декабря 1955 г. отказавшись уступить сидячее место в автобусе белому пассажиру. За этот поступок была арестована и осуждена «за нарушение общественного порядка».

— Стало быть, вы перепрыгнули через год и даже чуть больше?

Салливан кивнул.

— Я, как и ты, был подавлен и полностью вышиблен из колеи. Целый день бродил по Манхэттену, пытаясь понять, что произошло. Я даже заглянул в срочную психиатрическую помощь, до того был уверен, что умом тронулся. А через сутки снова «испарился». Открыл глаза и вижу, что еду на такси, на заднем сиденье. Пассажирка, как увидела меня, заорала. Она читала газету, а дата на этой газете была октябрь тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.

Я не мог не задать вопрос, который жег мне губы:

— И сколько же времени такое повторяется?

Саливан посмотрел мне прямо в глаза.

— Двадцать четыре года, мой мальчик.

Салливан снова поднялся и начал расхаживать взад и вперед по гостиной.

— Ты хотел знать правду, теперь ты ее знаешь: толкнув дверь, ты входишь в адский лабиринт и проживаешь двадцать четыре года своей жизни как двадцать четыре дня.

Дед замолчал, давая мне время переварить полученную информацию. Мне показалось, что я что-то неправильно понял.

— Вы хотите сказать, что теперь я буду жить только один день в году?

— Ты все правильно понял, малыш. И длиться это будет ровно двадцать четыре года.

Нелегко мне было сладить с бурей эмоций, которые меня закрутили. Двадцать четыре года…

— С вами так и было?

— Именно. С тысяча девятьсот пятьдесят пятого по тысяча девятьсот семьдесят девятый. Почти четверть века уместились в двадцать четыре «путешествия». Таково проклятье маяка. Ты тоже в лабиринте. Начал путешествие, которое выведет тебя в 2015 год.

— Да нет! Не может такого быть!

Дед снова тяжело вздохнул и молчал не меньше минуты. Лучи солнца осветили кухню, обитую натуральным деревом. Салливан машинально выключил свет.

— С годами я понял механику, по какой действует этот лабиринт. Самая коварная штука заключается в том, что, если в лабиринте кто-то есть, комната совершенно безопасна. Не спрашивай почему. Об этом я знаю не больше тебя. Но именно по этой причине, пока Горовиц странствовал по спирали, я мог спокойно, ничем не рискуя, входить в эту комнату.

— На протяжении двадцати четырех лет вашего странствия…

— Маяк бездействовал и теперь снова будет бездействовать, потому что ты оказался в лабиринте.

Салливан вытащил сигарету из пачки, постучал ею по столу, уминая табак, и грустно прибавил:

— Единственный плюс системы: она может крутить только одного человека.

Он щелкнул бензиновой зажигалкой, вспыхнул голубоватый огонек и зажег кончик его сигареты.

— Путешествуя, я старался сделать все, чтобы уберечь мою семью от ловушки. В свое четвертое появление назначил свидание Фрэнку в аэропорту Кеннеди. Он, наверное, тебе рассказывал об этом. Я попросил его замуровать металлическую дверь.

Я молча кивнул: да, рассказывал, и спросил:

— А что было потом?

Салливан ждал моего вопроса, но по его гримасе я сразу понял, что у него нет ни малейшего желания на него отвечать. Он поднялся со стула и открыл наполовину застекленную дверь, которая вела на крошечную терраску, где цвели цветы и где сейчас сияло солнце.

Он стоял и курил среди калужниц и герани.

— А что случилось после двадцать четвертого путешествия, Салливан?

Он раздавил окурок в цветочном горшке.

— У нас будет время, и мы с тобой обо всем поговорим. А сейчас, я думаю, тебе пора узнать, как там Лиза.

Я не стал настаивать. Возможно, мне даже не очень хотелось услышать ответ.

— Вы поедете со мной? Она в больнице «Белльвью».