Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

«Нужно предупредить всех, мама, что Киона уже не такая, какой была раньше, – сказала Эрмин. – Она изменилась. И самое главное, пусть никто даже не подает виду, что заметил это».

Едва Эрмин произнесла эти слова, как связь оборвалась. Но она, Лора, никого ни о чем не предупредила. Ей хотелось устроить замечательный праздник в честь своей падчерицы, а не сходку встревоженных людей вокруг ангела, который возомнил себя падшим.

«Господи, я поступила неправильно! Мне нужно было послушаться Эрмин, нужно было их предупредить… По крайней мере, Жосса. Моего беднягу Жосса. Что же теперь будет?»

Киона застала ее стоящей с закрытыми глазами, заломленными руками, побледневшей. Она сразу же прикоснулась к ее плечу и прошептала:

– Все будет хорошо, дорогая Лора. Ничего не бойся. Я вернулась.

Роберваль, вторник, 1 августа 1950 года, тот же вечер

Киона сказала: «Я вернулась». Лора открыла глаза и посмотрела на эту девушку. Она показалась ей еще более худенькой, чем раньше, поскольку ее шею и щеки уже не скрывали длинные волосы. Волосы у нее теперь были короткими и, поскольку они слегка вились, напоминали что-то вроде короны из темного золота – идеальное обрамление для ее необычайно красивого лица. Одетая в очень модное платье из зеленого муслина, нижний край которого доходил ей до середины икры, она выглядела прямо-таки ослепительно.

– Боже мой, Киона! Наконец-то ты опять здесь! – воскликнула Лора. – Но ты что, прочла мои мысли?

– Неужели это так удивительно? В этом же нет ничего нового. Мой дар всего лишь ослабел, но не исчез.

Лора, кивнув, раскрыла свои объятия. Ей захотелось прижать к себе это юное и гибкое тело и прикоснуться щекой к щеке девушки. Однако раздавшийся хриплый возглас заставил ее отпрянуть. Словно эхо этого возгласа, послышался негромкий лай.

– Моя малышка, моя доченька, Киона! – воскликнул Жослин, устремляясь к Кионе и едва не наступая при этом на бегущего впереди него фокстерьера.

Этот несчастный отец перепрыгнул бы через преграждающий ему дорогу забор, если бы только был физически способен это сделать, но ему пришлось пройти вдоль ограды и зайти через калитку. Он шел, чувствуя сильное волнение и пошатываясь. Киона побежала навстречу и бросилась ему на шею, даже не замечая, что фокстерьер, тоже радуясь встрече с ней, встал на задние лапы и, опираясь передними лапами на ее ноги и прыгая, царапает когтями ее икры.

– Папа, папа! Прости меня, папочка!

– Я прощаю тебя сто раз и тысячу раз, потому что ты снова здесь! – сказал Жослин, плача. – Мой ангел, мой прекрасный ангел! Фокси, да не прыгай ты так! Оставь нас в покое! Киона, малышка, ну наконец-то…

Он обнимал ее так крепко, что она едва могла дышать, и гладил ее волосы дрожащими пальцами. Киона прижималась к своему отцу и не могла от него оторваться. Она ведь заставила его так много страдать! Именно это больше всего вызывало у нее угрызения совести, именно от этого у нее наворачивались слезы на глаза.

– Ну ладно, пойдем! – пробормотал Жослин наконец. – Смотри, все тебя ждут, все хотят тебя обнять.

Киона направилась к тем, кто ее ждал, – группе людей, тесно столпившихся в саду неподалеку от большого стола. Она увидела Бадетту, Мари-Нутту, Лоранс, всхлипывающую Мирей, держащихся за руки Лору и Шарлотту, Овида Лафлера и какую-то незнакомую ей красивую темноволосую женщину. Когда Киона ехала в Роберваль вместе с Эрмин и Тошаном, они оба – каждый по-своему – рассказали ей об Эстер Штернберг.

– Вообще-то я видела ее только накануне того дня, в который мы поехали тебя искать, – сообщила Кионе ее сводная сестра. – Я невольно почувствовала к ней симпатию, хотя меня и терзала ревность.

– Это очень хорошая, умная и культурная девушка. Ты и сама заметишь это, когда с ней познакомишься, – сказал Тошан.

– Мама предоставила ей комнату в своем доме, – добавила Эрмин. – Я узнала об этом вчера, когда звонила в Роберваль.

Киона слушала их, удивляясь тому, с какой легкостью она может проникать в мысли беседующих с ней людей. Если она и утратила свой дар билокации и если у нее уже не было больше видений, то ее способность к телепатии возросла до пугающего уровня. Она едва ли не со страхом призналась в этом Эрмин, когда они остановились на ночь в каком-то отеле.

– Я ничего не могу с этим поделать, Мин! Лично мне совсем не хочется узнавать мысли других людей. Такое иногда случалось со мной и раньше, но лишь от случая к случаю, когда я оставалась с кем-нибудь наедине. Я пытаюсь замкнуться в себе, подумать о чем-нибудь другом, но это ни капельки не помогает. Я уже рассказывала тебе, как неожиданно для себя обнаружила, что могу мысленно общаться с лошадьми мистера Джонсона. Как только мне явился Делсен – явился, по всей видимости, потому, что уже выходил из комы, – я почувствовала, что исцелилась. Однако затем я осознала, что запросто могу читать мысли других людей – тех людей, которые находятся рядом со мной. Знаешь, когда полицейские повезли меня в Торонто, я была в курсе всего того, что приходило им в голову. Абсолютно всего. И я не хочу, чтобы такое продолжалось со мной. Как это можно выносить? У меня складывается впечатление, что это какая-то небесная кара для меня!