Мария Ануфриева - Карниз

Она пришла, оценила обстановку и поднесла к носу Папочки кулак. Незаметно для себя она научилась всему, что умеют преданные и любящие жены алкоголиков. Утихомиривать и прощать. Прощать и забывать, и снова утихомиривать.

Кулак помогал не всегда. Иногда ей приходилось брать в руки сковородку.

– Только не по голове! Она у меня самое больное место, – ныл Папочка и закрывал голову руками.

Бить первой Ия боялась. Только давала сдачи.

– Мы убьем друг друга когда-нибудь, ты это понимаешь? – обнимал ее в постели Папочка через десять минут.

Ия не понимала этого, ведь роднее у него никого не было. Не хотела понимать.

Отняв у Папочки нож и вернув его официанту, она почти снискала тогда аплодисменты.

Только Муха, сидевшая поодаль, поправила свой балахон и проворчала под нос:

– Бедная девочка.

Мирок был тесен. Иногда доходили новости от Нади. Она перебралась во Францию и посылала приветы им обоим. Иногда они сталкивались с юристом. На лице ее все еще плескалось харчо, которое она вылила в унитаз, не дождавшись Папочку с работы три года назад. Да, прошло три года или четыре, Ия не считала. Они свыклись друг с другом и выстроили свой мирок, в котором не было места посторонним и мужчинам.

Свою жизнь с Папочкой Ия скрывала и не скрывала одновременно. Она окончила университет и обзавелась работой, став маркетологом – почти по специальности, вполне современно и достаточно по-женски. Все думали, что живет она не то с сестрой, не то с подругой, не то сестра ей как подруга, не то подруга как сестра. При этом «кто-то у нее есть». Даже далекая ее семья, жившая своей жизнью на Кубани, свыклась с существованием какой-то подруги, а в нечастых теперь посылках все было для двоих.

Поступок, торжественно именуемый в их среде «coming out» – выход из подполья, – Ия совершила одной ногой.

Вокруг нее теперь все чаще взрывались снаряды: однокурсницы и сослуживицы выходили замуж и рожали детей. Они выпадали из ее круга общения, или она выпадала из их. Вчерашних приятельниц будто рассаживали по космическим кораблям и разносили на разные планеты.

Будущее все казалось Ие далеким, отдельным от ее настоящего. Прекрасное далеко не должно было быть к ней жестоко. Ну а в настоящем было много цветов.

Зимой цветы покупались редко. Летом Папочка наверстывал бесцветное зимнее время. Цветы появлялись в доме каждый день, без повода. Точнее, поводом были сам новый день и Ия.

Как потеплеет, у метро выстраивались в ряд старушки: сначала с примулой, потом с первыми дачными нарциссами и тюльпанами, чуть позже – с россыпями полевых цветов. Это во Франции цветочницы наряжены в яркие платья и соломенные шляпки с лентами. В России цветочницы облачены в потертые пальтишки с облезшими воротниками, прохудившиеся сапожонки и иногда ордена на груди. Их наряд не меняется и летом, благо часто оно в наших широтах бывает прохладным.

Глядя на подружек, Ия старалась не думать о будущем. Глядя на старушек, она не могла не думать о нем.

Что будет с ней, с Папочкой, с ними? Тогда же Ия стала вспоминать слова Любаши, которые, оказывается, все это время дремали в ее голове: «Будет мужик – будут и дети». Но как они будут жить все вместе: она, Папочка, их будущие дети и мифический мужик? Это было не ясно и, более того, абсурдно. Разношерстную компанию еще можно было уместить в голове, но вот как разместятся они в жизни…

Безумный, упоительный танец Умы Турман продолжался. Воздушный замок прирастал новыми башнями. Стол по-прежнему был покрыт клетчатой скатертью. В центре стола стояла ваза. Менялись лишь букеты в ней.

На день рождения Папочка дарил ей букеты бордовых роз по числу исполнившихся лет. На Восьмое марта экзотические оранжевые цветы на толстом, похожем на дудку, стебле. Мясистый бутон цветка плотоядно раскрыт, на его дольках, напоминающих вывернутые наизнанку губы, застыла прозрачная, липкая, тягучая, как патока, слеза.

– Он такой же уродливый, как и я, – говорил ей Папочка. – Но посмотри, какой он красивый. Я не мужчина, но я очень тебя люблю.

Бывало, Папочке звонили бывшие пассии: поздравить и поболтать. Эти звонки злили Ию, как непрошеные гости, пожаловавшие в ее воздушный замок, который казался ей добротной избой.

Однажды Ия шла по улице мимо парикмахерской с окнами во всю стену. На подоконнике стояли фикусы. Ия заглянула внутрь через стекло.

Перед зеркалом сидел Папочка, до подбородка задрапированный синей простыней. Над его головой колдовал мастер, а рядом на стульчике примостилась загорелая девица.