Петер Штамм: Ночь светла

– Нет, – сказала Джиллиан, и тут же, повинуясь неожиданному импульсу: – То есть да, это не проблема.

Врач недоуменно пожал плечами:

– Главное – ни о чем не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Дышать ей становилось труднее. Дотрагиваясь кончиком языка до верхней губы, она нащупывала пересохший бинт и ощущала вкус крови. Врач ушел. Она с опаской взяла в руки зеркало, лежавшее на одеяле.

После обеда позвонила отцу на работу. Наверное, рядом с ним кто-то находился – может, из мастерской, может, заказчик. Отец приглушал голос и, как она заметила, старался поскорее закончить разговор.

– Я хотел навестить тебя сегодня, – проговорил он. – Загляну ненадолго после работы.

– Лучше не надо, – сказала она в ответ.

– В самом деле? – рассеянно переспросил отец. – У тебя есть все, что нужно?

– Мне ничего не нужно, кроме покоя, – заявила Джиллиан. – Не надо меня навещать.

– Знаешь, дел по горло, – пожаловался он. – Перед отпуском все от меня чего-то хотят.

– Теперь это выглядит еще страшнее! – крикнула в трубку Джиллиан и неожиданно расплакалась.

Отец, вроде бы того и не заметив, сказал только, что такова часть лечения, ведь врач сам ему показывал снимки разных этапов курса.

– Послушай, это совсем не то, что у тебя в мастерской! Автомобиль всегда можно хоть как-то залатать.

– Много ты понимаешь, – улыбнулся отец. – У тебя все хорошо?

Она невольно рассмеялась:

– Да, у меня все хорошо.

– Заскочу к тебе на минутку сегодня вечером, – повторил он и повесил трубку.

Перспектива его прихода вгоняла Джиллиан в беспокойство. Да, можно представить, что однажды появится на свет человек с другим лицом, и этот человек – она сама. Но между нею и этой новой персоной связи так же мало, как между нею и той, кем она была до аварии. В театральном училище они то и дело примеряли на себя разные выражения лица и пробовали разные жесты, таким способом изображая и испытывая необходимые переживания. Опустишь уголки губ – и чувствуешь легкую, необъяснимую грусть; поднимешь уголки губ – и настроение тут же улучшается. Теперь, без лица, такое ей не удается. Любые чувства, будь то гнев, скорбь, успокоение – что угодно, испытать не удается. Даже чужие лица – медицинских сестер, например, или те, что в газетах, – теперь вдруг стали казаться ей искаженными или невыразительными.

Вечером отец, повесив пальто у двери, замешкался. Постоял, постоял, только потом подошел. Поглядел на нее, не произнося ни слова и крепко ухватившись за спинку кровати, затем нерешительно присел на стул рядом. Пока разговаривали, на нее не смотрел, только держал за руку. Говорил тише и неувереннее, чем во время последних своих визитов, и задержался не более чем на четверть часа.

После его ухода Джиллиан позвонила свекрови. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался запыхавшийся голос Маргрит. Услышав, кто на связи, она замолчала.

– Мне очень жаль… – сказала Джиллиан.

– Что ж теперь поделаешь, – ответила Маргрит.

И рассказала, как хоронили Маттиаса, как было красиво, и еще попросила Джиллиан подтвердить, что та не возражала бы против выбора музыки и ресторана, куда направились после похорон, и текста объявления о смерти, которое тут же и зачитала. И взялась перечислять всех, кто явился на похороны.

– Ладно, ладно, – перебила Джиллиан. – И так ясно, что ты все сделала правильно.

– Жаль, ты не могла там быть, – посетовала Маргрит.

– Да уж, – согласилась Джиллиан. – Как выйду из больницы, схожу на могилу.

Отношения с Маргрит были у нее куда лучше, чем с собственной матерью. Они еще немного поговорили, но вскоре Джиллиан призналась, что уже устала.

– Звони в любое время, – попрощалась Маргрит.

Джиллиан задавалась вопросом, что сказала бы Маргрит, что сказали бы родители, если б увидели фотографии. На миг испугалась, что мать могла найти снимки, когда заходила в квартиру, но тут же сообразила, что сунула конверт в свой письменный стол. Не глядя. Они – документальное свидетельство того вечера, о котором ей хотелось забыть. Но помнились и стыд, испытанный ею тогда, и собственное бегство. Одевалась, будто в трансе. Хуберт стоял у распахнутой двери. Впервые за весь вечер он по-настоящему ее рассматривал. Джиллиан схватила пленку, лежавшую на столе, и тут же ушла, причем никто из них не произнес ни слова. Побежала к станции. На платформе один-единственный мужчина. И смотрит на нее так, словно она все еще раздета, и вот тут она вдруг осознала, что попросту не вынесет поездки на электричке или на трамвае. Пошла по улице в сторону центра, сначала через какой-то промышленный район, потом через кварталы, где никогда еще не бывала. То и дело попадались ей группы костюмированных детишек, переходивших от одного дома к другому. Вели они себя поразительно смирно. Некоторые передвигались в сопровождении взрослых, но те держались в сторонке, когда дети звонили в двери и выпрашивали сладости. Джиллиан понадобился целый час, чтобы добраться наконец до дому и захлопнуть за собою дверь. Хорошо, что Маттиаса еще нет. Она могла бы засветить и уничтожить пленку, но поддалась абсурдному ощущению, что именно таким способом выпустит свои изображения на волю. Потому и спрятала пленку внутри письменного стола. Набрала горячую ванну, несколько раз с головой окунулась в воду.