Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)

– Трудно потерять человека, с которым прожил всю жизнь. Но на этом свете лучше, чем на том. Надо жить как можно дольше. Туда вы всегда успеете.

– А я и не тороплюсь. – Яков Михайлович посмотрел на меня с удивлением: с чего я затеяла этот душеспасительный разговор?

Я смутилась. Действительно, с чего бы?

Яше, конечно, не хватало Полины. Как говорил Горбачев после смерти жены, «дефицит общения с Раисой Максимовной».

Дефицит общения с Полиной имел место, но Яша был эгоист до мозга костей, как и все мужчины. И Стасик в него. Чего я жду от Стасика? Гены не перешибешь.

Яша жил по строгому режиму и в результате прожил девяносто шесть лет. Почти целый век.

Он родился при царе в 1907 году, а умер при капитализме в 2003 году. Социализм к этому времени отменили. Многие большевики прилюдно рвали партийные билеты. Смотреть на это было неприятно. Я по телевизору наблюдала за постыдным действом отречения. Мне казалось, человек мочится при народе. Зашел бы за уголок и помочился. А так… у всех на виду вынимает член и трясет им. Дескать, вот я какой смелый.

Яков Михайлович билет не рвал. Просто спрятал в ящичек. Пусть полежит. Мало ли что…

Умер Яша легко. Его кремировали, как и Полину. Урну заложили в следующую ячейку. Осталось шесть.

С первым мужем Майка развелась. Он же оказался и последним. Смолоду верилось, что судьбу можно поправить. Но ничего поправить нельзя. Судьбу два раза не пишут.

Майка пребывала без мужа, однако преуспела в работе.

После перестройки она открыла маленькую фирму по производству асфальта. Ей принадлежала половина фирмы. Вторая половина досталась ее партнеру Грише Новикову. Они вместе учились в институте химического машиностроения, который окончили с красным дипломом.

Майка оказалась умная, но не железный дровосек. Ее можно было гнуть и ломать, что с большим успехом проделывал ее сын Гоша и кот по имени Шер (в переводе с французского «дорогой»).

Красоту матери Майка не унаследовала, к сожалению. Вся красота досталась Стасику.

Майка – замкнутая и беззащитная, как заяц. Даже меньше. Заяц может убежать, а Майка не может ничего.

Ее все любили, и я в том числе. Я вообще мало кого любила, потому что Скорпион. А Скорпионы – видят насквозь. Все хотят одного и того же: денег и любви. И все боятся одного и того же: тюрьмы и смерти. А в Майке была какая-то трогательная покорность и высокое благородство. Ее невозможно было расспрашивать о личном, невозможно было сочувствовать, невозможно касаться слабых сторон ее жизни. Майка как будто ставила стеклянную стену, как в аквариуме. Вроде все прозрачно, а за стеклом другая среда обитания. Стой и не лезь.

Все стояли и не лезли.

Майка тоже любила меня за противоположные качества, а именно: непокорность судьбе. Я строила свою судьбу как художник возле холста. Куда хотела, туда и малевала. Майке это нравилось и не нравилось. Мне было легко находиться в ее обществе. Легко дышалось, как в сосновом лесу.

Вся Майкина жизнь была подчинена сыну Гоше и коту Шеру. Кот – огромный, кастрированный, тигровой окраски. Глаза такие большие, что заходили за голову. Красавец и чистюля. Целыми днями мылся лапой. Его шерсть блестела.

Жил он у Майки на плечах, как воротник. Майка не могла уйти в отпуск, в смысле куда-то уехать. С котом не пускают в гостиницы. А без кота она не мыслила своего существования, как и кот без нее.

Ночью Шер норовил устроиться у Майки на плечах. Она его сгоняла. Засыпала в желанном одиночестве, но просыпалась оттого, что кто-то дышал ей в лицо тонкой холодной струйкой. Кот. Кто же еще? Он пробирался ночью, ложился рядом щекой на подушку и мирно спал.

Они были счастливы вместе: на пару смотрели телевизор, вместе ужинали. Кот ждал Майку с работы. Радовался. Иногда обижался и тогда мог не разговаривать с Майкой весь вечер. Сидел к ней спиной. Потом прощал и мирился. Но бывало, что не мог простить и тогда – о ужас, он мочился на ее вещи. На сумку, например. И эта месть оказывалась страшной. Сумка пронзительно воняла по несколько месяцев, и ничем невозможно было вывести этот острый тошнотворный запах.

Однажды Майка попала в больницу, ее не было две недели.

Майка отдала кота мне. Это был знак наивысшего доверия.

Все две недели Шер сидел на подоконнике и смотрел в окно. Ждал Майку.

Я окликала его: «Шер!» Пыталась как-то отвлечь.

Он медленно поворачивал ко мне свою квадратную кошачью морду, его безразмерные глаза были затянуты пленкой глубокой депрессии. Тусклый страдающий взгляд. Я пыталась взять его на руки, приласкать, но Шер игнорировал мои ласки. Он ждал Майку.