Александр Житинский - Арсик

– Понимаете, – сказал Арсик, – некоторые не знают, как заполнить жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по себе, что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было лучше. Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все звенело, понимаете?…

Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.

– Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это мне тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску… Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление жизнью и решил вылечиться. Важно было вернуть себе оптимистический взгляд, но как?… Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и сложным. А чувства ослабевают. Я стал искать способ достижения эйфории…

– Чего? – спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.

– Надежный и безопасный для здоровья способ достижения эйфории, радости. С этого я начал. Если бы я не полез в другие части спектра, все было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных эйфороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!

– Ну? – спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за логическую нить.

– Вот вам и ну! – неожиданно и со злостью воскликнул Арсик. – Нет чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и вина, как в жизни. Чего там только не оказалось! Полный комплект… В общем, я своего добился – жизнь стала острее, все на полную катушку. Уж если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь. А радость… – Арсик развел руками.

– Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? – участливо обратилась к нему Татьяна Павловна.

– Да-да… – вздохнул Арсик. – Но нельзя.

– Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? – спросил Дерягин.

– Не с того конца начали, – сказал Арсик. Он повернулся ко мне и продолжал: – Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из лаборатории.

– Почему? – спросил я.

– Так будет лучше.

– Вы твердо решили? – спросил профессор.

Арсик кивнул.

– Я думаю администрация возражать не будет, – сказал Дерягин.

– Ах как жалко! – вырвалось у Татьяны Павловны.

А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок и недоуменно повертел его в руках.

– Что же вы? Подписывайте! – сказал Дерягин.

Я написал на листке: «Не возражаю». Я даже не успел сообразить толком что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора.

– Вот и все, – облегченно сказал он. – Мы вас к этому не принуждали.

– Чистая правда, – сказал Арсик и вышел из кабинета.

– Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, – сказал Галилеев. – Давайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки. Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К сожалению, мы не сможем добиться такого положения, чтобы все без исключения стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не нужны.

– Это верно! – рассмеялся Дерягин.

Татьяна Павловна заволновалась, стала предлагать компромиссные решения. Например, создать установку пониженной мощности для приятного времяпровождения. Нечто вроде телевизора. Она сказала, что можно заинтересовать Министерство легкой промышленности.

– Да, такой удобный приборчик для пенсионеров. Успокаивающий нервы, – сказал я.

– А почему бы и нет? – сказала Татьяна Павловна.

– Ну его к Богу! – сказал Дерягин.

– Чего по-настоящему жаль, так это запоминающего элемента Томашевича, – сказал профессор. – Вот здесь бы мы имели реальный выход.

И тут только я понял, что все свершилось, что поезд уже ушел, а я по собственной воле расстался с Арсиком. Как же это получилось? Почему я не защищал вместе с ним наш свет и нашу музыку? Зачем я выбрал позицию нейтрального наблюдателя?

Я полагал, что объективность важнее всего. И только теперь догадался, что никакой объективности нет, не может быть объективности, если одни люди слепые, а другие зрячие. Если ты стал зрячим, то изволь верить в то, что увидел. Изволь отстаивать свой свет, потому что иначе тьма поглотит его. Право быть зрячим нужно подтверждать все время. Каждый день, каждую минуту. В противном случае ты снова ослепнешь.

Я пришел в лабораторию в скверном расположении духа. Мне было стыдно взглянуть на наших.

Они пили чай. Дымился наш электрический самовар. Мой стакан был полон. Все сидели молча, задумчиво, но обреченности я не заметил.