Александр Житинский - Арсик

– Нет, – коротко ответила Катя.

– А скажите… – начал профессор Галилеев. – Как вы лично оцениваете воздействие опытов на вас? Что вы чувствуете?

Катя потупилась. Я знал, что сказать неправду она не сможет, – слишком долго она смотрела картинки Арсика. Потом Катя резко подняла голову и улыбнулась. Улыбка была бесстрашной, открытой, такой, что помощник директора бросил испуганный взгляд на профессора.

– Мне хорошо, – сказала Катя. – Я люблю. Я счастлива. Вы даже не можете понять, как я счастлива.

Дерягин изучающе посмотрел на меня. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но Татьяна Павловна быстро проговорила:

– Вот и замечательно! Вот и прекрасно!… Товарищи, я думаю, вопросов больше нет?

Галилеев развел руками. Катю отпустили. На ее месте возникла Шурочка. Она была возбуждена и метала в комиссию огненные взгляды. Галилеев спросил ее, что говорил ей Арсик, перед тем как начать опыты. Как товарищ Томашевич объяснил необходимость ее участия? Шурочка вскочила со стула и грозно произнесла:

– Вы Арсика не трогайте! Он здесь ни при чем. Он гений… Вы понимаете? Да вы на судьбу должны молиться, что рядом с ним работаете!

– Прекратите! – прикрикнул на Шурочку помощник директора.

– А я вас не боюсь, не орите на меня, – сказала Шурочка.

Дерягин побагровел. Он покрутил головой и пробормотал:

– Распустились!

– Возможно, я должен молиться на судьбу, – мягко начал профессор. – Я этого не знал. Объясните, почему вы считаете Томашевича гением? Что он сделал такого гениального?

Шурочка махнула рукой и села. Она смотрела на меня с сожалением, потом вздохнула и сказала:

– Вы лучше меня должны понимать. Вы же ученые… Я просто смотрела, я ничего не понимаю, это надо чувствовать. Почему Пушкин гений? – усмехнулась она.

– Вы на Пушкина не ссылайтесь, – сказал Дерягин.

– Если бы эти сволочи не разбили установку, вы бы все поняли. Посмотрели бы только… – сказала Шурочка. – Геннадий Васильевич, почему вы молчите? Вы же все понимаете! – обратилась ко мне Шурочка.

– Успокойся и позови Игнатия Семеновича, – сказал я.

Комиссия проглотила мое распоряжение. Шурочка ушла, в кабинете стало тихо. Тучи сгущались над столом помощника директора по кадрам. Уже слышались отдаленные раскаты грома. Атмосферное электричество щелкало неожиданными искрами в обивке дивана и чернильном приборе с бронзовым медведем, стоявшим на столе.

Вошел Игнатий Семенович и с ходу сделал заявление. Он сказал, что не понимал сути опытов Арсения Николаевича, они даже казались ему вредными, но потом он пересмотрел свою позицию и понял, что открытие Томашевича сулит человечеству огромные блага морального порядка. Благодаря ему, сказал Игнатий Семенович, произойдет всеобщее повышение сознательности на базе роста личной совести.

– Выражайтесь яснее, – сказал Дерягин.

Видимо, старик хорошо продумал свою речь. Он выдвинул на первый план моральный кодекс, и получилось, что каждый диапазон Арсиковой установки соответствует тому или иному пункту. Между прочим, так оно и было на самом деле, просто с этой точки зрения никто пока установку не рассматривал.

– Значит, все станут дисциплинированнее? – спросил Дерягин.

– Да, – твердо ответил Игнатий Семенович. – Не будут опаздывать на работу, совесть им этого не позволит.

– Совесть? – настороженно переспросил Дерягин.

– Не в совести дело, а в общественном транспорте! – воскликнул профессор Галилеев. – Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха! Идеализм чистейшей воды.

– Идеализм? – опять переспросил помощник директора и задумался.

Я почувствовал, что крен нашего корабля, возникший после выступления лаборанток, несколько выровнялся. Но впереди еще был Арсик, как всегда непредсказуемый.

Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив сидела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.

– Только не лезь в бутылку, – успел шепнуть я Арсику.

Он чуть заметно пожал плечами. Профессор снова начал говорить. Он обрисовал положение дел и сказал, что комиссия призвана решить, нужно ли продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку взамен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты. Для меня это было новостью. Я полагал, что наша задача состоит в том, чтобы обратить идею Арсика на службу обществу.

– Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? – спросил профессор.