Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Но мы с ним попрощались? — спросил Хатч.

— Очень сухо. Он, как она и сказала, сидел на веранде в углу и видел, как мы вышли. Она помогала нести вещи; он же и пальцем не пошевельнул. Я уложил все в машину и попрощался с ней — она не плакала, но вид у нее был расстроенный, сказала, что напишет и все в конце концов образуется, — потом я крикнул ему: «Благодарим вас, мистер Хатчинс», — и он ответил: «Прощайте». Ты, по-моему, помахал ему; ты был большой любитель махать ручкой.

Хатч помолчал, потом сказал: — Не помню.

— Чего не помнишь?

— Ничего этого не помню. Но вот его комната… Странно как-то. Казалось бы, хоть что-то должно было удержаться в памяти, хоть что-то запомниться.

— Ты и запомнил, — сказал Роб. — Один раз, во всяком случае, ты об этом сказал.

— Когда?

— Год или два спустя. Я тогда еще жил в Фонтейне, работал на Кеннерли, покорно снося все его подлости. Однажды вечером, прозанимавшись весь день оценкой леса, я возвратился домой. Я был буквально усеян клещами — почему-то это всегда приводило тебя в восторг; я раздевался догола и позволял тебе считать их, но ты никогда до них не дотрагивался. Рина пошла вниз за горячей водой. (Я садился в ванну, она поливала меня сверху водой, и клещи всплывали, как пробки.) Так вот, я сидел наверху, и ты был со мной, считал клещей — насчитал рекордное количество, тридцать с чем-то, и вдруг сказал: «Роб, мне нужна фотография Рейчел». Ты никогда прежде не выражал желания посмотреть на нее; конечно, карточки у меня были, но я их прятал, смотреть на них было слишком мучительно. Я спросил: «А зачем тебе, милый?» — и ты ответил: «Чтобы выставку устроить — вот устрою выставку Рейчел, помнишь, мы с тобой видели, и мне будут денежки давать». Кто-то — Сильви, скорее всего, — научил тебя той весной игре: вырыть ямку в земле, выстлать дно цветами, положить на них пару игрушек и покрыть сверху куском стекла, а затем засыпать стекло землей. За копеечку ты сметал землю со стекла и показывал свои сокровища. Значит, до той поры ты все помнил.

Хатч ничего не сказал.

— Есть несколько ее фотографий — у Рины, даже у Грейнджера; одна у меня с собой, лежит в чемодане у нас в комнате. Ты можешь взять ее хоть сейчас. Я просто травмировать тебя не хотел.

Хатч сказал: — Хорошо, папа. Спасибо. Я не тороплюсь с этим. — Затем он не спеша поднялся и сел лицом к черной воде. В минутном затишье она казалась неподвижной, как пруд, однако глаза Хатча, приноровившиеся к ночному мраку, различали ее тихое, ровное свечение. Видна была линия горизонта — линия, опущенная на концах словно очертание поникших крыльев. До наступления дня было еще далеко — часов шесть-семь. (А Элберт сейчас сражался при дневном свете, а может, он пал в бою и его уже похоронили.) Роб по-прежнему лежал рядом. Хатч сжал руки. — Ты упомянул мост.

— В связи с чем?

— Когда рассказывал о Делле. Ты назвал ее мостом.

Роб вспомнил. — Не Деллу, а то, что она мне давала.

— То есть позволяла потрогать себя?

— Нечто гораздо большее; позволяла отдохнуть душой — главным образом это, — он постарался встретить взгляд Хатча. — Ты уже, наверно, и сам понимаешь?

— Может, и понимаю, — сказал Хатч. Но он вовсе не собирался выпускать инициативу из рук. — Значит, ты нарушил свое обещание и после того, как я родился на свет и остался жить.

— Я же сказал: да, нарушил.

— Даже после того, как спросил меня?

— Хатч, ведь я же был взрослый мужчина, барахтавшийся изо всех сил, чтобы только выжить. А ты всего лишь малый ребенок.

— Я тебя ни в чем не виню, — сказал Хатч, — сейчас не об этом речь; я просто спрашиваю. Мне ведь впервые предоставилась такая возможность.

Возразить против этого было трудно, так что Роб промолчал и стал ждать, что он еще скажет.

— Мне больше всего хочется знать, как ты выжил? Как выдержал — вот что волнует меня сейчас. Ты говорил о мостах. Они мне понадобятся еще очень нескоро, если вообще понадобятся.

— Я же сказал, это только мост, а не единственный путь.

— А какие еще есть пути — назови.

— Работа. Многие живут ради нее — возьми моего отца, Рину с ее садом, Сильви у плиты. Вот чего мне всегда недоставало — теперь, с двадцатилетним опозданием, я это понял. А можно уйти с головой в семью. Или покоить старость родителей. Или охотиться на жирных куропаток.

— И ничего этого у тебя не было?

— Не было, — не сразу ответил Роб.

— А я-то думал, что у тебя был я, — сказал Хатч. — Все это время, сидя ли у себя в комнате, занимаясь ли в школе или гуляя и роще, я чувствовал себя магнитом, который удерживает тебя от зла и притягивает ко мне. Я думал, что ты ко мне рвался; так ты, во всяком случае, сказал, когда оставлял меня у Евы.