Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Брэдли кивнул — это не было для него новостью. — Каким образом? — спросил он.

— Ну, скажем, мы могли бы жить вместо.

— Мне казалось, вы это уже осуществили.

— Ей нужна семья. Она сама мне сказала.

— Вы с этим не спешили, — сказал Брэдли. — Едва ли мне следует советовать вам обдумать этот шаг.

— Это я не спешил, — сказал Роб. — А Мин, напротив, давно готова. Меня удерживали разные обстоятельства.

Брэдли взял форрестовское письмо и неторопливо сложил его. — Значит, ты собираешься жениться на Мин, привезти ее сюда и преподавать в школе труд. Так? А жить вы где собираетесь?

— Найдем что-нибудь. Может, в старом кендаловском доме — после смерти деда он достался мне.

— Это же развалины, почище римских.

— А мы с ней не развалины? Глядишь, еще восстанем из пепла. — Роб коротко рассмеялся, не натянуто, скорее даже весело.

Брэдли спросил: — Ты теперь тут живешь? Совсем уехал из Роли?

— Нет, я приехал повидать вас, выяснить, на что могу рассчитывать. Потом заберу Хатча и поеду с ним в Ричмонд привести в порядок дела. Нужно разобрать отцовские бумаги. Мин по-прежнему работает. Я не обещал ей ничего определенного, поэтому у нее нет причин срываться с места.

Брэдли снова взял сложенное письмо и засунул его в конверт. — Так скажи, — произнес он.

— Простите?

— Скажи ей что-то определенное.

— Разве это возможно?

— Возможно. Если вопрос только в работе и если ты торжественно обещаешь мне поставить крест на пьянстве, считай, что имеешь то, что тебе нужно. Я тебе это почти гарантирую. Необходимо еще утверждение школьного совета, но я думаю, они не откажут.

— А когда у них заседание?

— Через две недели. Я поговорю с ними со всеми заранее и скажу тебе, как они настроены.

Роб хотел поблагодарить его, хотел дать торжественное обещание (он давал обещания не раз в прошлом, и всегда торжественные), но вместо этого сказал только: — Значит, вы идете против желания отца?

Брэдли кивнул: — Да.

— Почему?

— Потому что он был неправ. Я знал это еще до того, как ты обратился ко мне, только не знал, в чем именно. Он ошибался всю свою жизнь, Роб, во всем, что было существенно; и все же свою личную жизнь он сумел устроить, по крайней мере, так говорят. Теперь настало время тебе устроить свою.

— А если нет? — спросил Роб. — Он улыбнулся. — Если я ее не устрою, что тогда?

Брэдли задумался, потом тоже улыбнулся: — Ничего особенного, — сказал он. — Одной загубленной жизнью больше, только и всего. Разреши мне, однако, от имени твоих близких обратиться к тебе с одной просьбой. — Он наклонился вперед, и рот его растянулся в неестественной улыбке: — Уезжай отсюда. С концом! Гибни там, где тебя никто не видит. Чтобы не пришлось Хатчу, и Еве, и Рине на это смотреть. Нет ничего скучнее и бесперспективней, чем пьяница, — пьяница в жизни не участвует, ничего знать не желает и утопает долго и нудно. Не приглашай Мин Таррингтон следующие тридцать лет стоять на берегу и бросать тебе соломинки. Мне-то все равно. Я это просто из добрых чувств.

Роб сказал: — Ясно! — Только что ему было ясно, так и осталось невыясненным.

В четыре часа, когда Хатч пошел на урок музыки и зной стал немного спадать, Роб с Грейнджером поехали на старую кендаловскую ферму, впервые за год (ее по-прежнему арендовал Джаррел, который отчитывался перед Кеннерли, а тот, в свою очередь, передавал Робу то, что ему причиталось). Роб выбрал этот час нарочно — чтобы побыть наедине с Грейнджером, которого хотел кое о чем поспрашивать, и заодно осмотреть дом, пока Джаррел не вернулся с поля, не стоит пугать его преждевременно: нужно сначала выяснить, согласится ли в таком доме жить Мин Таррингтон. Вел машину Грейнджер, и когда они выехали за пределы города, Роб, видевший его впервые с рождества (на пасхальные праздники Грейнджер уезжал в Брэйси), повернулся и внимательно посмотрел на него. Девятнадцать лет прошло с тех пор, как они познакомились, и эти годы заметно сказались на нем, почти не состарив — чистая, без морщинки кожа плотно, как глазурь, обтягивала кости; прямой нос слегка заострился; линия широких губ выступала отчетливо, будто ее только что нанесли карандашом (на мягком лице рот представлялся чужеродным органом, набухшим угрозой); черные глаза, при ярком свете дня чуть отливавшие лиловым, уже подернулись легкой мутью, словно в предчувствии старческой слепоты. Роб хотел было спросить, сколько ему лет, — наверное, пятьдесят с небольшим, но вспомнил, что Грейнджер не любит разговоров на эту тему (вот уже лет десять, с тех пор как в волосах у него появилась седина, он стригся почти наголо). Поэтому, отметив некоторые достоинства Хатча — его школьные успехи, быстрый рост и так далее, — Роб задал Грейнджеру вопрос, который занимал его уже несколько дней: — Ты здесь поселился навсегда?