Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Сказал он тебе, что она год почти над ребенком старалась?

Роб ответил:

— Он мне говорил, что она вообразила, будто у нее должен быть ребенок.

Делла подняла глаза и кивнула.

— Ну да, вообразила, да так, что он расти в ней начал и чуть было ее на тот свет не отправил. Она и сейчас еще не совсем здоровая.

— Но любви ведь у нее ни с кем не было?

Делла улыбнулась:

— С тобой.

— …я хочу сказать до болезни.

— Ни с кем у нее никогда до дела не доходило. Я знаю. Если ты об этом.

— Тогда как же это могло быть?

Делла сказала:

— А ты мисс Элис спроси. Ее отец Рейчел лечил.

— Я тебя спрашиваю.

Делла внимательно посмотрела ему в лицо, стараясь определить, насколько он серьезен.

— Божья кара, — сказала она.

Спросить «за что?» было немыслимо. Роб и сам знал немало ответов на этот вопрос.

— И мама так думала.

— Где она?

— В могилу сошла. Я ж тебе говорила. Пока Рейчел в помрачении была. Мама Рейчел еще лучше моего знала. Так что, когда Рейчел совсем плоха стала, никто, кроме мамы, не мог ее покушать уговорить. Она часто никого, кроме мамы, и близко-то к себе не подпускала. Отца своего ненавидела, смотрела на него, будто на дерьмо собачье. А чего только она мистеру Рейвену ни говорила; даже вспоминать страшно: «Ты, — говорит, — хочешь, чтоб я дите свое возлюбленное убила. Так знай, я тебя скорей убью». А ведь от него она никогда ничего, кроме добра, не видела. Но вот с мамой моей она ласковая была, да и со мной тоже, только поесть я ее заставить не могла. Она ребенка того голодом уморить старалась. Мама, бывало, часами сидит с ней и разговаривает, эдак ласково, ну и уговорит в конце концов три ложечки чего-нибудь проглотить, а что останется — унесет. Мама хоть бы раз ей сказала, что не верит, будто она ребенка ждет. Просто скажет ей иногда: «Пусть себе растет, Рейчел. И в свой час на свет явится. А мы его любить будем». И мало-помалу Рейчел на поправку пошла.

— В клинике? — спросил Роб. — У отца Элис?

— Прямо вот тут, — сказала Делла. — Моя мама ее разговором своим да лаской вылечила меньше чем за год. Так что она разумно разговаривать стала и на люди выходить. Вылечила, а сама померла, мама-то моя. Замертво свалилась там вон, на дорожке к источнику, я в окно увидела и бегом туда, да пока добежала, она уж и не узнала меня. Доктор потом говорил, что у нее мозги раскололись до основания, как перезревшая тыква. Говорил, оттого она и померла, просто затопило ее кровью. А Рейчел и поныне ее имени ни разу не помянула. Слишком горе для нее большое было, когда она еще и сама толком не оправилась. А Линчбургская больница — это уже совсем другое дело было. Просто отдохнула она там, подкормили ее, новых друзей завела — это после того как Люси, моя мама, жизнь свою положила, ее выхаживая. — Делла засунула обе руки под сбившееся покрывало, засунула поглубже, словно пряча что-то ценное от надвигавшейся опасности. Потом спросила: — И чего это ты с ней связался, Роб?

Он не обиделся. У него был готов ответ, который он считал правдивым, и потом он понимал, что если кто заслуживает правдивого ответа, так это Делла.

— Она первый человек, который меня о чем-то попросил.

Делла чуть улыбнулась и опустила вниз глаза.

— Просьба просьбе тоже рознь.

Роб внимательно вглядывался в нее — в то немногое, что было видно ему, поскольку она сидела скрючившись, окутанная потемками. Он никогда не рассматривал ее как следует, при том, что столько раз искал у нее и в ней утешения. Теперь ему казалось, что это просто необходимо, необходимо отдать ей дань уважения, осмотрев с благодарностью единственный дар, которым наделила ее судьба — маленькое сильное тело способное послужить ей еще несколько лет, судя по тому с какой поспешностью она сжигает себя (и того меньше, если уедет в Филадельфию или даже в Ричмонд), бывшее для него символом помощи. Заранее обдуманного намерения у него не было, это целомудренное, в их понимании, прощание было не нужно ему — нужно лишь Делле. Он не чувствовал никаких угрызений совести при мысли о Рейчел, об обязанностях, которые примет на себя завтра: просто поднялся и медленно шагнул к ней.

Она не подняла глаз.

Он взял ее за подбородок — прежде никогда не касался рукой ее лица — и приподнял к себе ее маленькую, птичью головку.

Она заставила себя улыбнуться.

Роб сказал:

— И ответить на просьбу тоже можно по-разному.

Она не поняла и задумалась, и личико ее, похожее на отшлифованный камень, продолжало покоиться у него на ладони.