Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Не завтра, — сказал Роб. — Завтра ты веселись. Вот уеду я, тогда вспомни, что я благодарен.

Она до предела усилила огонь в лампе. Теперь Роб был виден отчетливо.

— А, плевала я на тебя, — сказала она.

Роб сказал:

— Не надо, Делла. Мне доброта знаешь как нужна.

— Доброты одной тебе мало будет.

— А что же еще?

— Ты на Рейчел женишься? Рейчел твоя жена, так ведь?

— Станет женой завтра утром.

— Ну, утро не за горами; так вот — получишь Рейчел, тогда горя хлебнешь вдосталь, это тебе не дороги строить.

— Ты уверена? — спросил Роб. Прежде в своих разговорах они никогда не касались Рейчел.

— С Рейчел всегда одно горе было.

— Давно ты ее знаешь?

— Подольше твоего. Но досталась-то она тебе.

— Как давно? — спросил Роб.

— Родились мы с ней в одно время, — Делла снова замолчала. Совершенно очевидно было, что она не хочет говорить о Рейчел — из деликатности, ненависти?

Роб сказал:

— Расскажи мне, пожалуйста, что ты знаешь. Мне это может пригодиться.

— О себе или о ней?

— О ней.

— Поздно. Ты уже связался.

— Свяжусь завтра, — сказал Роб.

— И уж не развяжешься.

Ограниченность воображения была виной тому, что Роб так и не понял причины Деллиной резкости. У него мелькнула догадка, что, долгие годы наблюдая Рейчел глазами прислуги, она вынесла ей окончательный приговор — презрение. Ему и в голову не приходило, что сам он — изменчивый, отравляющий ядом своего присутствия все вокруг — мог омрачить чье-то восприятие. Сейчас Делла представлялась великодушным другом, помогавшим ему в трудные минуты жизни, — например, в то утро, когда он стоял на краю обрывавшегося к реке берега и думал о смерти, или в те ночи, которые он разделял с ней. Он знал ее лучше, чем кого бы то ни было, за исключением разве своей матери. Ему казалось, что она снова может помочь ему, просто не может не помочь. И решил попытаться смягчить ее.

— Ты где-нибудь тут поблизости родилась?

— В этой самой комнате, — ответила Делла.

— Родители здесь жили?

— Мама моя здесь работала; отец ее бросил.

— А как она здесь очутилась?

— Мать ее работала тут — моя бабушка Джулия. А бабушкина мать семье мистера Рейвена принадлежала; мой прадедушка сюда уже после воли пришел — тут негров мало оставалось, вот он к ней и прибился; а потом смылся, как Джулия родилась. Как и мой папаша. Нечего мужчинам делать в этих краях. Разве только если они согласны в баб обратиться и людям прислуживать. Землю тут не обрабатывают. В общем, в этой кровати я и родилась. После Рейчел я на свет появилась, всего десять месяцев спустя, но она по этой причине попробовала мной помыкать. Требовала, чтобы я одевала ее, и косы ей заплетала, и катала по двору в старой тачке. Но я больно-то с Рейчел не цацкалась. Я сама по себе играла, если только маме не надо было помогать, да еще когда в пансион приезжали белые постояльцы с маленькими детьми, мистер Рейвен мне пятачок в неделю платил, чтоб я за ними присматривала. А потом Рейчел вдруг меня взлюбила. Я какая была, такая и осталась, да она подросла и уже не такая противная стала, а может, поняла, что от меня добиться чего-то только добром можно. И вот лет пять, а то и все шесть мы с ней душа в душу жили, как сестры родные. Я у нее в комнате спала, когда моя мама разрешала, — у нее вторая кроватка детская в комнате стояла, — и мы друг дружку обучали тому, кто что знал. — На этом Делла остановилась, вдела новую нитку — быстро, как при дневном свете — и снова принялась шить.

Роб спросил:

— Что же она знала?

— Да школьное всякое. Читать умела. Она в ту пору чудная была, потешная. Людей умела передразнивать, так что со смеху животики надорвать было можно, а иной раз и страшно до смерти делалось. Иногда она в другого человека превращалась, в какую-нибудь девочку, которая здесь лето прожила, или в мальчика, который помер, и могла такой оставаться хоть час, хоть всю ночь. Я у нее в комнате спала, и не ночь и не две бывало, что я лежу и не знаю, кем же она при свете дня окажется. Тогда-то это интересно было.

— А ты чему ее учила?

Делла помолчала немного.

— Ничему плохому, если ты на это намекаешь. Это она и без меня знала. Ведь она, а не я в школу ходила и с другими детьми водилась. Нет, пожалуй, от меня она ничего, кроме заботы, не видела. Полюбила я ее к тому времени — она старше меня была — и всегда ей про то говорила, никогда не скрывала. Ни разу, укладываясь спать в ее комнате, не упустила спросить: «Ты еще тут, Рейчел?» или «Рейчел, а Рейчел, тебя утром будить или не надо?» (она всегда засопи была, а я просыпалась с петухами; лягу, бывало, рядом с ней поверх одеяла и жду, чтоб она свой сон досмотрела, а потом скажу: «Опять заспалась?»). Никто ее не любил, только я да мистер Рейвен — в ту пору, по крайней мере. Ну и она нас с ним любила, так, во всяком случае, можно было понять — нас и еще маму мою.