Наталья Симонова - Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник)

– Не вешай нос! – нежно командовала мама, проносясь мимо дочки в вихре напряженной деловой и светской жизни.

– Мам, но мне скучно одной, – робко скулила девочка.

– Тогда не будь одна! – мать на секунду присаживалась рядом. – Не нравится одной – найди себе компанию. Не можем же мы с папой жить только твоими интересами! У нас еще и свои есть, так или нет?

– Да, конечно… – Аля вяло соглашалась, уступая маминым ожиданиям.

– И вообще, – поучала мать ласково, но твердо, – в жизни все так устроено, что никто тебе всего сразу не даст. Неглупый человек сам о себе печется, а не ждет подачек от других. И ты будь умницей! – звучало как призыв. Мама целовала Альку и проносилась мимо.

Но это частности. В целом Аля почти постоянно чувствовала себя счастливой. Счастливой вообще. А были и минуты особого восторга, например когда мать брала ее с собой, в свой взрослый мир (всегда с условием, что дочь «будет умницей» и в мамином мире не нарушит благонравной молчаливой созерцательности).

Хорошо, конечно, было бы, если бы мама долго-долго посидела с ней, пошушукалась интимно, пожалела бы ее – пусть и не из-за чего! Все равно… Но у той совсем не было времени на пустяки, да и не умела она этого. Зато у Альки были самые красивые наряды, самые умопомрачительные игрушки, самые редкие книжки… Блестящие подарки и разовые светские выходы волновали, как ослепительные вспышки. В принципе, она привыкла воспринимать материальную компенсацию в качестве полноценной замены душевности. Утешаясь ею в будничной заброшенности, девочка привычно ожидала новых вспышек.

Переживания особенного счастья с детства ассоциировались у Али с преодолением законов гравитации. Ей казалось – она летает, казалось – она парит. Со временем прибавились и метафоры экстремального характера: ураган, пожар, сумасшествие… Но это позже, когда ее впервые серьезно поразила любовь.

Альбина влюбилась до умопомрачения, а ей только-только исполнилось семнадцать. Тут-то и родились сравнения с пожаром и наводнением.

Он был взрослым, совсем взрослым мужчиной, старше Альки на целых десять лет, и она смотрела ему в рот, что бы он ни сказал. Обычно насмешливая и самоуверенная, с ним Аля становилась восторженной и самозабвенно послушной. Когда ей исполнилось восемнадцать, они поженились. И надежды на счастливое будущее, в ее годы равные абсолютной уверенности, оправдались на все сто процентов.

Но только для первых трех-четырех месяцев.

Через полгода молодая жена утратила последние сомнения в том, что ее спутник – далеко не идеал мужчины. Все изменилось к худшему и продолжало меняться на глазах.

Ее раздражали грязные носки, которые, снимая, он швырял под стулья. И то, что, возвращаясь с работы, муж садился перед телевизором и часами щелкал пультом, бездумно перескакивая с программы на программу. И в постели всегда начинал одинаково: те же слова, те же движения… И долго брился по утрам, занимая ванную; и норовил командовать Алей, как солдатом; и вечно, как ей казалось, успевал схватить и съесть с общего блюда лучший кусок, пока она, со своей склонностью к эстетизму во всем, разглаживала какой-нибудь замявшийся уголок на скатерти или в погоне за симметрией переставляла солонку… Альбина попробовала жаловаться маме, но та только посмеялась над ней и, нежно поцеловав, покинула дочку ради каких-то дел быстрее, чем собиралась.

Конечно, были и хорошие минуты, дни, даже недели, однако чем дальше, тем больше Альбина чувствовала разочарование, невольно сравнивая впечатления, ежедневно приносимые браком, с захватывающим дух сумасшествием, владевшим ею в начале любви.

Ни упоение, ни апатия не помешали ей легко поступить в Медицинский вуз и сделаться примерной студенткой. Точно так же и погоня за похвальной успеваемостью не стала препятствием для новой любви. Счастливец учился на одном с ней курсе и был хорошеньким и добродушным, как ангел.

Роман начался в патанатомическом отделении. Стоял теплый май, окна анатомички на первом этаже были распахнуты настежь, и студенты Педагогического института, расположившегося с Медицинским по соседству, проходя мимо, забегали во дворик морга, чтобы бросить в зиявшие проемы окон полные любопытства и ужаса взгляды. Там, в зловещей глубине, на длинном столе, как на эшафоте, безучастный ко всему, лежал серо-бледный проформалиненный человечий остов, волей судьбы не преданный земле или огню, а ставший учебным пособием.