Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

– Зная, Пилат, что ты интересуешься распятием назареянина, я продолжал разбирать его случай и, разговаривая со свидетелями, один за другим рассмотрел все детали. К несчастью, вынужден отказаться от предыдущего диагноза.

– Что это означает?

– Весьма возможно, даже вероятно, очень вероятно, что назареянин на самом деле умер на кресте.

Он скреб в затылке, словно угрызения совести вызывали у него чесотку.

– В прошлый раз у меня не было под рукой всех данных, что вынудило меня переоценить здоровье назареянина. А ведь он оставался без пищи предыдущие двое суток, что изнурило его. В ночь ареста на Масличной горе у него из головы сочилась кровь, чему были удивлены все свидетели. Я уже читал о подобном явлении у Тимократа, греческого собрата, считающего кровопотение симптомом серьезного заболевания. И могу заключить, что еще до суда назареянин не блистал здоровьем. Мне также не сказали в тот день, что беднягу подвергли пыткам и бичеванию, а потом отправили на Голгофу.

– От плети еще никто не умирал! – возмутился я.

– Умирали! Такое случалось. Ибо преступник теряет много крови, у него повреждаются мышцы. Твои центурионы, кстати, объяснили мне, что обычно бьют плетьми осужденных на крест, чтобы они быстрее умирали.

– Я велел наказать Иисуса плетьми не для того, чтобы он поскорее умер, а чтобы спасти его от смерти. Я надеялся, что народ удовлетворится поркой.

– С точки зрения медицины результат один и тот же. Поэтому назареянин был не в силах тащить верхнюю перекладину до вершины Голгофы. Это должен был сделать вместо него кто-то другой. И твои легионеры согласились на предложение одного еврея, ибо опасались, что осужденный не дойдет живым до места предстоящих мук. У него кровоточили запястья и ступни, он был так слаб, что нескольких часов на кресте вполне хватило бы для того, чтобы он умер от удушья.

– А кровь? Кровь хлынула из него, когда солдат вонзил ему в грудь копье? Кровь, уже загустевшая, не бьет фонтаном из трупа!

– Безусловно, но я получил уточнения и могу поставить иной диагноз. По словам Иоанна, его юного ученика, и солдат, стоявших у подножия креста, то, что вылилось из тела, было смесью крови и воды. Это указывает на то, что копье пробило плевру, мешок, в котором скапливается вода. Лопнув, он выпустил и немного крови. Она окрасила жидкость, хотя тело уже было мертвым. Более того, если предположить, что распятый еще агонизировал, разрыв плевры прикончил его. И потому сегодня, в свете этих данных, я вынужден сделать заключение: девяносто девять шансов из ста за то, что назареянин был мертв, когда его снимали с креста.

– Прекрасно, Серторий. Но чем тогда объяснить, что сегодня он жив, говорит и ходит? Воскресением?

– Понятие воскресения медициной не исследуется.

– Итак, поскольку воскреcение немыслимо для тебя, как и для меня, можно заключить, что, если девяносто девять шансов из ста свидетельствуют о смерти Иисуса, он не умер, поскольку до сих пор жив.

Я ушел от врача, больше не сказав ни слова и не глянув на него. Он испытал облегчение, поделившись своими сомнениями, но меня не поколебал, а только привел в дурное расположение духа.

В этот момент меня предупредили, что Иосиф из Аримафеи просит о встрече и собирается дать показания. Я приободрился: наконец-то мы поймаем Иисуса.

Я нашел Иосифа удивительно спокойным. Он даже улыбнулся, увидев меня. Он объявил, что собирается открыть мне всю правду, но ставил при этом одно условие: мы должны отправиться на кладбище к могиле Иисуса.

Я не усмотрел в его просьбе никакой ловушки и никакой хитрости. Взгляд его был чист, он ровно и глубоко дышал, как человек, готовый расстаться с секретами, отравляющими ему жизнь. Я согласился.

В сопровождении немногочисленной стражи мы добрались до могилы Иисуса.

– Ну что ж, Иосиф, говори.

– Войдем в склеп. И там я покажу то, что ты должен знать.

Жестом я велел солдатам откатить камень в сторону. Чего я мог бояться в этих условиях? Быть может, Иосиф собирался показать мне люк, тайный ход, который позволил Иисусу спрятаться или сбежать? Меня терзало любопытство.

Сухая, старческая ладошка Иосифа схватила меня за руку и увлекла в первую камеру склепа. Он боялся больше, чем я.

Потом попросил закрыть вход. Солдаты колебались. Я отдал приказ. Мышцы напряглись вновь, послышалось сопение, несколько ругательств, потом дневной свет исчез. Мы остались вдвоем в закрытой могиле.

Иосиф на ощупь провел меня вглубь склепа и усадил. Я ничего не видел. Тьма была насыщена свежим и стойким ароматом.