Джессика Кнолл - Счастливые девочки не умирают

Дверь распахнулась, и вошла мама. Увидев меня, она ахнула и слегка отпрянула. В руках она несла стаканчик с кофе и черствый рогалик. Мне страшно захотелось того и другого, хотя я терпеть не могла кофе.

— Ты очнулась, — наконец сказала мама.

— Который час? — спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну — убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

— Половина седьмого.

— Давай поужинаем в «Бертуччи», — предложила я.

— Заинька, — прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. — Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

— Утра? — переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. — Почему я сплю в больнице?

— Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? — ответила мама. — Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

— Не помню, — всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

— Ну всё, всё, Тифани, — зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: — Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

— Тифани, — сказала женщина в джинсах, — я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

— Ладно, — ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.

— Принести тебе что-нибудь?

— Я бы хотела умыться и почистить зубы, — всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

— Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

— Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

— Принеси рогалик, — попросила я. — С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

— Насчет плавленого сыра не уверена, — сказала мама. — Но масло должно найтись.

— Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, — огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.

— Можно я здесь присяду? — спросила Анита, указав на стул возле койки.

— Конечно, — сказала я, безразлично пожав плечами.

Анита хотела усесться, подобрав ноги под себя, но сиденье было крошечным и неудобным. Она села прямо, непринужденно закинув ногу за ногу, и обхватила руками колено. Ее ногти были покрыты бледно-лиловым лаком.

— За последние сутки тебе выпало слишком много всего, — сказала Анита, что было правдой лишь наполовину. Двадцать четыре часа назад я нехотя вылезала из кровати. Двадцать четыре часа назад я была обычным дерзким подростком, который не хочет идти в школу. А восемнадцать часов назад я увидела осклизлое содержимое черепа, а еще — лицо с оборванными губами и содранной кожей.

Я кивнула, хотя ее предположение оказалось неверным.

— Хочешь поговорим об этом?

Мне импонировало, что Анита сидит рядом, а не напротив, и не впивается в меня взглядом, как патологоанатом в наформалиненный труп. Спустя годы я узнала, что это психологический трюк, с помощью которого можно расположить к себе собеседника. «Если вы хотите серьезно поговорить с парнем (ненавижу это словечко!), начните разговор, когда ведете машину. Он охотней прислушается к вашим словам, если будет сидеть рядом», — советовала я в одной из статеек для «Женского».