Геннадий Прашкевич - Русский хор

Не глядя на Никишева, Зубов-младший пощелкал пальцами:

«Этого высокого бомбардира…»

«Васильев», — подсказал шкипер.

«Этого бомбардира Васильева держать в безопасном месте».

«В каком же? — удивился шкипер. — Почему не рядом с орудиями?»

«Возле орудий убить могут».

«Убить везде могут».

«Но не везде сразу».

«Только Господь знает, кого, где и как».

«Иногда самому Господу помогать надо».

«Да зачем такое послабление бомбардиру?»

«У него бас».

«Ну и что?»

«У него бас профундо».

«Что значит сие?»

«Бас низкий».

«Что с того?»

«Как мне без баса хор составить?»

Шкипер Никишев изумился. Серое лицо сморщилось.

Явно не мог поверить сказанному. «Как сметь ослаблять струну, которая составляет гармонию всего тона?» Никак не мог осмыслить услышанное. Вглядывался в Зубова-младшего, видел выпуклый лоб, прямые волосы, узнавал, узнавал . А вот и узнал окончательно. Сразу поклонился, невзирая на то что матрозы внизу смотрят на них. И ветер крепчал. Пену срывало с гребней. Низко опускалось небо, полное грозного величия.

Почти неделю нарезали углы в заливе.

Почти неделю Зубов-младший вылавливал, сортировал голоса.

Никаких приказов шкиперу не отдавал. Пока нет опасности, все само собой сделается. Поглядывал на люк «За процветание Пиллау», вел тайный розыск, слушал небо, море, мачты, хлопанье парусов, искал, все время искал, потому что не хватало ему теперь высокого мужского голоса. Прислушивался ко всем, к каждому, кто даже вскрикнет в страхе или в ярости. Мысленно выстраивал будущий хор, в котором нашлось бы место и бывшему кавалеру Анри Давиду, и басовитому бомбардиру Васильеву, и матрозам-тенорам Казакову и Сенину. Не замечал взглядов шкипера Никишева, так и не понявшего, зачем поднялся на борт его шнявы человек с длинным лицом, с несколько выступающими зубами, выпуклым лбом и с такой грозной бумагой. Похожесть Зубова-младшего на известную персону совсем сбивала шкипера с толку. Он изнемогал от непонимания, ведь спросишь что не так, снесут голову. Даже обрадовался, когда вахтенный заметил паруса в западной части залива.

Через три часа открылся под ветром треугольный флаг.

Как и ожидалось — чистого синего цвета с желтым крестом.

От клотика до ватерлинии отражался в плавной воде низкий пузатый шведский фрегат, в погоню за шнявой не двинулся, не торопился, может, опасался засады, а может, ждал остальных судов. Но сразу видно, что ход имеет более мощный, коли понадобится — враз догонит.

Обрасопив реи по ветру, медленно шли параллельным курсом.

Шкипер молчал, посматривал на Зубова-младшего, матрозы тоже примолкли, но без должного испуга. Думали, наверное, если уж такая важная персона на борту, то кто ж допустит отдать врагу? Что-то не умещалось в их простых головах.

А Ипатич в каюте, как когда-то в Венеции, пытался упасть в ноги.

«Прибью», — предупредил Зубов-младший.

«И этого достоин».

Были вдвоем. Шкипер Никишев расставлял людей по нужным местам, прикидывал расстановку у пушек и фальконетов.

«В чем виноват, Ипатич? Кайся».

«Не мог раньше сказать, господин кригс-комиссар требовал».

«Чего не мог сказать? И почему сейчас скажешь?»

«Потому и скажу, что не вернемся мы».

«Почему так думаешь?»

«Сердце чует. — И, помолчав, объяснил наконец, длинно, без передыха, как когда-то Марья Никитишна в Томилине говорила. — Был приказ изувечить тебя барин а мне нисколько не мешать мол кинутся сказали никому не мешай а кинуться везде могли сам знаешь потому не отсылал писем в Венеции а когда спустил человека со шпагой с моста этим не позволил допустить вреда тебе а в Пиллау сам помнишь не допускал к тебе в корчме ни единого человека с ножом или разбитой кружкой хотели испортить тебе лицо отправить в гошпиталь для уродов чтобы ликом своим не мешал жить другим более нужным людям которые выше как архангелы барин не знаю простишь ли?»

Зубов-младший удивился: «Убить хотели?»

«Нет, не убить. Такого не приказывали».

«Что же тогда?» — все еще не понимал.

«Испортить лицо. Ты неправильно лицом вышел».

И вдруг перешел Ипатич на простой, понятный язык.

«Не знаю всего, но скажу что знаю. Господин кригс-комиссар с самого начала был озабочен сильной схожестью твоей с известной персоной. Считал, так нельзя. Живого человека не спрячешь, слухи пойдут, спросят, зачем такого держишь, тайные помыслы лелеешь? Потому и отослал подальше по воле государя».