Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)

Жена хозяина была выше мужа и шире в плечах, взрослый сын — здоровяк. Видели мы хозяев редко, они рыбачили, надолго уходя на промысел, а когда возвращались, жили всей семьей во дворе в крепко сколоченном сарае. В отличие от других крестьян, у них не было домашнего скота, и только одну корову они держали у сестры хозяйки.

Входили мы в дом через сени, а потом через кухню, большую часть которой занимала русская печь. Я впервые увидел ее, мама относилась к ней с недоверием, предпочитая готовить на примусе и керосинке.

Вслед за кухней шли три комнаты, с чисто выскребенными полами и обоями в веселеньких цветочках.

В первой комнате жили мама с папой, когда он приезжал из города, во второй — я с четырехлетним братом Шуриком, в третьей комнате, выходившей на другую сторону дома, — старуха полька Людвига Францевна с молодой дочерью, которую, как требовала мать, все звали Изабеллой Иоанновной.

Старуха была высокая, худая. Даже в жаркие дни она ходила вся в черном. Сколько лет было Изабелле Иоанновне? Не знаю. Думаю, что не больше двадцати, но тогда она казалась мне пожилой и смешило, что мать называла ее «девочка». Она была светло-рыженькая, невысокого роста, белокожая, с маленькими острыми зубками.

Людвига Францевна, несмотря на всю мрачность, сошлась с моей мамой. Впрочем, не было человека, которого не привлекала бы мамина доброта. Когда потом моя первая жена ушла от меня, она еще долго приходила к маме, делясь своими радостями и бедами, и мама помогала ей наладить новую жизнь.

Мама узнала от Людвиги Францевны, что немцы во время первой мировой войны зверски убили ее мужа. После этого она с маленькой Изабеллочкой бежала в Россию.

По субботам к вечеру приезжал папа. Он был одет так, будто собрался в театр или в гости. На нем был новенький светлый костюм с опущенными плечами, брюки «дудочкой», узконосые, длинные ботинки, такой пестрый галстук, от которого у меня рябило в глазах.

Папе все нравилось в деревне: воздух, запах деревьев и трав. Он говорил, что если бы не служба, он всегда бы жил в деревне, а к старости он непременно уйдет из каменного городского мешка.

— Тебе еще далеко до старости, — улыбалась мама, — ты успеешь передумать.

— Нет, — приглаживал папа свои тонко подстриженные усики, — время пожирает нас. Мы незаметно состаримся и непременно переедем сюда — поставим дом над рекой и будем жить в слиянии с природой.

Однажды, увлекшись, он сказал:

— Знаешь, Оленька, может быть, тогда здесь уже будут городские удобства, электричество, водопровод. Все-таки это очень приятно, принимать душ.

— Водопровод, — не выдержал я, хотя мне было запрещено вмешиваться в разговоры взрослых, — это здорово, а то мама и Изабелла Иоанновна таскают воду из колодца. Людвиге Францевне не позволяют, потому что она старая, а про меня говорят — он маленький.

— Оля, ты сама носишь воду! — возмутился папа и даже покраснел. — Женщина не должна делать этого. Нужно нанять бабу.

В Ганичеве мою маму тоже называли бабой, и я не очень понял, о чем говорил папа, но спросить его не решился.

Снова пригладив усики, папа сказал:

— Сегодня, Оленька, я сам наполню всю кадку, и вам хватит на неделю.

В воскресенье, после обеда, он уехал в город, сказав, что у него деловая встреча. Река, лес, все это так прекрасно, но дела есть дела.

— Поезжай, милый, — сказала мама.

— Ждите меня в следующую субботу, а может быть, даже в четверг, — пообещал папа.

После его отъезда я заглянул в сени, кадка для воды была пуста. Должно быть, папа забыл наполнить ее.

В четверг и даже в субботу он не приехал и явился только в воскресенье к обеду. Я видел, что мама скучает, и старался утешить ее, говоря, что ничего страшного с папой случиться не может, он большой и сильный.

— Конечно, — говорила мама, — но есть такие дела, которые нельзя отложить.

В Ганичеве я скучал. Городской мальчик, я не сошелся с деревенскими ребятами. Они смеялись над моими короткими штанами и панамой. Они с разбега бросались в реку, а я, не умея плавать, стоял на берегу. Они дразнили меня «красненький». Волосы мои тогда были огненного цвета. Они играли в бабки и городки, а я в крокет. Гулять я ходил с мамой и братом Шуриком. Мама боялась заблудиться, и поэтому мы не удалялись дальше опушки леса. Купаться, просто окунуться, войти в воду, мама не позволяла, говоря, что вода холодная, вот когда она потеплеет, можно будет, но вода не становилась теплее.

Однажды, в субботу, папа привез студента Геннадия Семеновича. Он познакомил его со всеми жильцами нашего дома. Они называли себя по имени-отчеству. Когда очередь дошла до меня, я, невольно подражая другим, назвал себя Сергеем Адамычем.