Борис Фальков - Тарантелла

— Ну, как желаете: плюйте себе вволю. И всё же не забудьте надеть платье перед визитом. И смените жилет — на бронежилет. Но ещё лучше… поворачивали бы себе оглобли назад, домой, в стойло.

— Опять предупреждение!

Она с треском развернула оглобли и надела очки.

— Да чего уж теперь… Не поздно ли?

— А-а! Шантаж, кнут и пряник? О, да, это твои приёмы. Ты, подлец, сам в этом цинично признался… Цинично? А как же! Ведь я для тебя корова, бездушный кусок мяса! Зачем с коровой церемониться, разве ей больно… Чего заботиться о коровьей душе, с неё и имени-то не спрашивают, сука и есть сука, что ж ещё? Что имя, если есть вон вымя. А существо без имени недостойно даже вежливого обращения с ним. Не обращаться же к нему: signora сука! Загнать суку в стойло, там и место всем её молочно-мясным достоинствам, и все дела. Да просто язык не поворачивается… спросить, а, может, signora корова уже самым пристойным образом замужем, и за неё есть кому вступиться…

— Ох, уже дрожу от страха… А чего спрашивать, так, что ли, не видно?

Она вдруг ударила кулаками по стойке и отскочила от конторки. Если б она этого не сделала, второй удар пришёлся бы ему в плешь. Её всё же укачало, несмотря на все обещания, укатали Сивку крутые горки: сделав несколько пятящихся шажков назад, тра-та-та, она остановилась, покачиваясь. Покинув предательскую опору, стойку, она пыталась снова установить потерянное равновесие, и для этого то выворачивала ступни широко врозь, то сводила их внутрь. Колени, честно сработанные из ваты, не подвели их создателя: она бы брякнулась на гранитный пол, если б ей не успела-таки придать ловкости ярость. Теперь, когда она утратила поддержку конторки, и впрямь только холодное пламя ярости поддерживало её. Кроме него — никого не было ни рядом с ней, ни в ней. По меньшей мере — никого не видно.

— Слушайте, а эти все ваши тяготы… Я хочу сказать, а мы случайно не в тягости, малышка?

Кажется, своим танцевальным пассажем ей удалось поразить его не меньше, чем если бы она разделась, всё же, перед ним догола.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, не беременны ли мы, если так понятней. Эти симптомы…

Кажется, в его голосе действительно нет раздражения, а есть беспокойство, почти испуг? Не трать сил, всё равно тебе не узнать, так ли это: так сильно кружится голова, давление на глаза такое, что и уши закладывает. Всё равно не рассмотреть выражения его лица. Близорукость тут не причём, ведь точно так же не расслышать в его интонациях фальшь, а в слуховом аппарате ты не нуждаешься. Просто он хитёр и ловок. И коварен.

А фальшь есть, есть! Должна быть, не помогают глаза и уши — ты пойми: ведь он пытается втереться между нами, моя ты девочка. При помощи этого краденого «мы» — он, моё создание, моё дитя, недолговечные мои образ и подобие, мой мальчик пытается выдать себя за меня. Сынок — за папочку.

— Беременны, мы! С чего бы это! — закричала она.

С её зубов брызнул фонтанчик слюны. Скрюченным указательным пальцем она подцепила и разорвала связывающую правый угол рта липкую, замешанную на пыли нить. И будто палец выковырял из бутылки присосавшуюся пробку: за щекой чавкнуло. Проводив взглядом свою удаляющуюся ото рта руку, она увидела забившуюся под ногти грязь. Очевидно, коричневую краску, прихваченную с бортика конторки. Но грязь была не только под ногтями, а и на всём теле. Она ясно её ощущала. Но разве после такой беседы может быть иначе? Давай, скорей в душ.

— Не дёргайся, будто тебя уже схватили за интимное, я как врач спрашиваю… Что, тошнит по-прежнему сильно, или уже немного поменьше?

— А меня вообще уже не тошнит, разве что от тебя. А что?

Она не соврала. Если не считать грязи на теле, тошнота пожрала все другие ощущения, и уже пожирала себя саму, питая не себя — а всё то же, неуклонно нарастающее пламя. Все другие чувства уже давно влились в него, чтобы всем вместе преобразить ярость в ровно горящий гнев.

— Если меньше — одно, если больше — другое. Это к вопросу: не кусали ли тебя, нет, не в переносном смысле, в прямом… какие-нибудь насекомые? Природа, знаешь, отравлена. Бывает так, что крошечная мошка…

Он продемонстрировал двумя пальцами размеры мошки.

— Нет, — совсем не испугалась она, даже и припомнив паука над изголовьем корыта в её комнате. Вообще ничего неприятного не почувствовала, одно только пламенное гудение гнева. А оно было приятным. Пламя было холодное. — Пф, ничего особенного, приму душ и всё пройдёт. И после этого обязательно пойду в цирюльню… то бишь, в ресторанчик. Пожрать.