Борис Фальков - Тарантелла

— Я это тоже много раз слыхал. — Папа Кооператива, очевидно, не исчерпал всех трюков своего ремесла. — И это всё, с чем вы ко мне подошли? Странная потребность… Я понимаю, вам-то хватило б упорства и воли, чтобы влезть на престол Ватикана. Но к нашему счастью — вы вне церкви, раз не платите налогов. Кстати, хорошо, что вы в этом признались, мне не придётся провожать вас в последний путь, если тут с вами что-нибудь случится. Как бы прискорбно это ни было, нам обоим придётся пережить такое лишение. На это, опять-таки к счастью, есть иная воля, поупорней вашей. Вот она-то, кстати, а не костры, универсальное средство конверсии, работающее эффективно даже с такой туго… таким тугоплавким материалом, как вы.

— И тоже мужская воля, не так ли? Вот где находится источник расизма, вы правы, в ваших бельмастых небесах: это оттуда он бьёт ключом по нам. И каким тяжёлым ключом! Не только наши бедные головы, а и пояс ключника раскраивает.

— А вы б и туда женщину посадили! Понимаю…

— А вам-то тут что понимать? Разве для вас и это дело не привычное? Эта ведь ваша конфессия первой подсадила туда женщину, на вторые роли, разумеется… Изображения её, кстати, которые тут у вас повсюду налеплены, даже в цирюльне, такие скверные — не стыдно? Виновата, конечно… Но не вам ли принадлежит цех, где изготовляют эту глиняную мадонну и переводные картинки с неё, да и торговлишка этими изделиями? Так сказать, монополия на народные ремёсла города Сан Фуриа, а то и за его пределами… Вот каково ваше громогласное Ave ей, Глиняной Мадонне Сан Фуриа, да?

— Я знаю, вы предпочитаете изготовлять свои собственные портреты. Нет, уже и не портреты, а выставлять как художественное произведение саму себя, в рамочке… Ещё лучше — без рамочки, то есть, без одежды. Выставлять как своё произведение то, что вовсе не ваше произведение, а Бога. Если вам это слово не нравится — то вашего папочки. На своих выставках искусства вы торгуете краденым, культурная женщина! Разве это не так? Разве высшим образцом искусства вы не объявили татуированные тела безмозглых барышень, задрапированных в прозрачные тряпки? Не спорьте, разве их, с чьей популярностью не сравнится никакая Джоконда, не говоря уж о нашей бедной мадонне, не называют моделями?

— Слушайте, падре, — закричала она, — да вы же наверняка и автор рисунка, с которого пошёл тираж вашей мадонны! Каждый художник вносит в портреты других людей свои черты, это известно. А ваша мадонна такая же свирепая, как вы. Воистину предательское соответствие. Ну, я угадала? Эта монополия — ваша подлинная конфессия, а не монополия на души?

— Ну вот и договорились, — сказал священник, приподымая губу и обнажая верхние зубы. Возможно, Святейший Отец Ханжей полагал, что улыбается. — Как же не заподозрить, что вы вынюхиваете утаённые доходы или преступные организации? Тысячи предлогов, автограф, научный диспут, такое при этом невинное детское личико — слишком детское, нет? И всё для того, чтобы прикрыть всем этим ловкий допрос на совсем другую тему, для другой диссертации. Ага, как я вас раскрыл?

— А как на язык сама подворачивается эта папская bоllа, — и тут подвернулся Фрейд. — Саморазоблачительные ассоциации подсознания: быть повнимательней — и налицо тот же полицейский привкус, душок bulle.

Священник принуждённо рассмеялся.

— Но учитывая признание, — продолжил он, натянув обратно на клыки плёночку губ, — что вы и сами не прочь уклониться от налогов — полагаю, церковный, это только часть целого — лично мне приходится думать, что вы берёте интервью для антипапской агитационной газетки. Вот какая у вас работа, и вот какой вы набираете материал. Мне попадалась ваша продукция, я знаком с нею. Я видывал её ещё до войны, тоже издано было в Мюнхене… Простите за грубость, и тогда это было дерьмо, и вовсе не зелёное, а коричневое. Вы успеваете записывать мои показания? Неужто у вас в сумочке нет магнитофона? Не верю, конечно — есть.

— Невозможно понять, шутите вы или нет, падре!

Она тоже засмеялась так, будто и её принудили насильно, похлопала по своей сумочке и оглянулась. Поэтому фигура похлопывания совпала с триольной перебежкой копыт. При каждом хлопке с сумочки тоже срывались смерчики лёгкой, как на крылышке бабочки, пыльцы.

— Ну конечно, у меня есть магнитофон, я и не скрываю. Но без шуток… Я ведь говорила, зачем приехала: глянуть на антик в вашем архиве. Кстати, вы так и не ответили, когда можно это сделать. Но ещё я собираюсь познакомиться с местными музыкантами, обслуживающими, так сказать, низменные, в отличие от ваших, нужды: вечеринки, народные праздники. Послушать их и записать. Может быть, они интересно интерпретируют древние мелодии. Вот для чего я и прихватила с собой магнитофон. Но вот что из этого получается: я будто выпрашиваю у вас позволение проделать все эти невинные вещи. Вымаливаю, как подаяние!