Борис Фальков - Тарантелла

И вот, едва выстроив этот городишко в ночи, я неожиданно нападаю на него уже утром, но и после, среди дня. Я трясу его, разрушаю облупленные декорации, над которыми столько потрудился ночью. Я принуждаю содрогнуться и выступить наружу его анатомию, подогреваю и сдавливаю обломки его рёбер. Я нападаю среди следующего за ночью дня и на саму ночь, и всех, оказавшихся в этой ночи и в этом дне. Почему, каковы причины этого: моя ненависть ко всему сотворённому? Начто, мои мотивы: чтобы наказать его за то, что оно презрительно забывает обо мне? О нет, чтобы разрушив — проявить своё существо и своё могущество, смочь пресуществиться в него со всеми своими несовершенствами и переплавить проржавевшие его руины в нержавеющий материал. Выстроить из него новый, сияющий золотом городок на месте вонючего старого. Заселить его другими, вдохновенными людьми, открыть в нём другую, алмазную гостиницу и прислать в неё заново другую постоялицу. Прислать под видом прежней, так легко исчезнувшей отсюда и ещё легче, как будто, вернувшейся сюда, в её образе и подобии — совсем иную, с совсем иными мотивами приезда. Подменить одну другой, освободив от прежней, преобразить её в ей иное, в меня, пресуществиться в неё, освободив от самой себя, и сказать: вот, это опять я. И вот так всласть помучив всех — забыть вас прежних, и затеять другую схватку, с вами иными. Будут ли эти другие продолжать носить ваши имена, или возьмут себе новые, какая разница: всему можно соcтряпать какое угодно имя. Всё равно, вы — уже не будете вы. Будете я.

А городишко ваш, и ты, и все вы просто обязаны сопротивляться такому насилию, если вы стойкий материал! Если вы люди, достойные людьми называться! Корчи в моих жестоких руках, скитания в моих занудных словах измотали вас, это так. Но ведь все ваши блуждания по земле так же неистовы, а страдания в изгнании из рая так же безмерны. Язвы так кровоточат… Вас пронизывают старые боли, от начала творения — а впереди новые, мощнейшие. Сопротивляйтесь же, или вы и не материал вовсе, а так, жиденькая нестойкая грязь, из которой не вылепить даже язв, подобных тем, на стенах города Сан Фуриа. Нестойкая зелёненькая краска, которой только вчера выкрасили жалюзи вашего городишка, и вот уже сегодня она — коричневое говно. Если это не так, вступайте со мной в схватку.

Схватка, борьба? Конечно, чем сильней вы все сопротивляетесь, протестующе вопя от боли, тем выше стойкость нового изделия. Ведь одно дело — отлепить образ из тёплого пластилина или влажной глины, а другое — вымять его из мрамора или гранитa как из глины. Мять уран и титан, выминая из него иное построение — это взрывоопасная, титаническая затея. Она потрясёт и мощную земную кору с её скальными породами, подтолкнёт её вялые замедленные метаморфозы к вулканическим преобразованиям. Что же говорить об истончённой коре какого-то повествования, о его жидком скелете? Подгонка и уплотнение плит на площади Сан Фуриа, сдавливание и вколачивание булыжников его мостовой — и она ничто перед работой с мышечными фасциями, с уже живым мясом сердца. С во всех деталях продуманным и давно окостеневшим человеческим скелетом, сделанным из туфа. И с самым неподатливым среди этого: вечной душой, сотворённой из мрамора могилы. Сотворить такое с элементами по природе своей несовместимыми вот это честная работа, а не та, прежняя! И она будет проделана, ибо уклониться от неё нельзя. Иначе, начто же та прежняя работа создала и вручила в нужные руки инструмент для будущей: музыку скуки, олицетворение нестерпимо длящегося от начала творения одного его дня? Почему продлена та схватка и вечно длится повествование о ней? Нато и потому, чтобы совместить, наконец, несовместимое, причину и мотив. Я — причина всему и это мои мотивы. Я сам вся моя причина и весь мотив.

Дление творения и есть упорное слияние неслиянного. Непрерывное, со стиснутыми от напряжения зубами продолжающееся с тех пор превозмогание невозможного. Жестокое разрушение и выворачивание наизнанку уже готового изделия, чтобы внутреннее всё упрямей приближалось к внешнему, а внешнее настойчивей входило внутрь. Чтобы слились они, прежде неслиянные, в вас. Как они слиты в вашем и их источнике, в работнике и повествователе о работе, во мне.

Я источник всему. Я даю всему источник, себя. Так, дано: и у серебра есть источная жила, и у золота место, где его плавят. Назовём его — слово несущественно, но уже найдено — Сан Фуриа. Стези туда не знает хищная птица, не видал её глаз коршуна. Не ходил по ней шакал. Железо получается из земли, из камня выплавляется медь. Вырываю рудокопный колодезь в местах, забытых ногою, спускаюсь вглубь вас, вишу и зыблюсь там, скрипя зубами — это на ваш гранит я налагаю руку свою. С корнем отрываю и опрокидываю ваши мясные горы, с треском размозжаю известняк костей. В скалах души вашей просекаю каналы, потому что всё драгоценное видит глаз мой там, где оно сокрыто: в вас, дорогие мои. Я останавливаю в вас течение подземных потоков и всё сокровенное выношу из вас на свет. Сами почечные камни ваши станут сапфиром, клянусь, а в желчных засверкает перламутр. На ставнях городов ваших, сделанных из желтоватого говна, засверкают золотые песчинки. Сопротивляйтесь! Земля, на которой вырастет мой хлеб, должна быть изрыта огнём изнутри, из недр, и сам я вместе с вами должен быть изрыт огнём. Так в безвыходных недрах скуки висим мы с вами вместе и зыблемся, и скрежещем зубами. И мы добудем зародившееся там золотое, чистейшее и теснейшее объятие внутреннего и внешнего, под совместным непомерным давлением тяги и отталкивания, любви и вражды, этой знойной, сладкой и горькой, как жестокое григорианское танго в устах монахов, музыки. Схватка вынесет из наших недр слитым прежде неслиянное: влечение ваше ко мне и притяжение моё вас. Будьте бесстрашны, сопротивляйтесь нам: мне и себе.