Борис Фальков - Тарантелла

В душе, опять ставь ударение куда хочешь, продлились эти тяжкие скитания, с распеленавшимися и волочащимися за твоими спутанными конечностями бинтами. В занудно позвякивающих оковах метаморфоз. На вид таких хрупких — а если пощупать, то крепчайших из них: в путах неумолимой цепной речи повествования. Слова? Ну да, ты ведь сама признала, что они и есть все твои жестокие обстоятельства.

Гонимая настырным бормотаньем, ты бежишь, взбегаешь по приставленной к земле и небу лесенке наверх: ко мне. Ты приплясываешь от легко прокалывающих твою защитную оболочку укусов. Звенья неразрывные повествования впиваются в твоё мясо. Уже в первую ночь они впились в тебя, подменив собой звенья привычных твоих ассоциаций. Утром, у конторки, они проникли ещё глубже, в сами недра твои. А в цирюльне и на площади опеленали тебя всю, как оболочка личинку, неуклонно превращающая её в куколку, и дальше, безостановочно и безжалостно. Но разве и это впервые? Разве тебя никогда прежде не трогали, не впивались в тебя ничьи слова, не откладывали в твоё мясо и мозг живые, но пока ещё спящие лярвы? Никогда прежде не пробуждались они в тебе, чтобы превратиться в мотылька — и вырваться из тебя, освободиться от тебя, вылететь в свободное порхание? Моя имаго, лярва, куколка моя! Ты не рабыня слов, продолжающих новыми оковами метаморфоз опутывать тебя. Нет, твое преображение — высвобождение из них, моё пресуществление в тебя — избавление тебя от оков. Я — жизнь твоя, не старение и тюремная необходимость смерти, а обновление и свобода умереть.

Вот, вот оно — последнее слово! Тождество достигнуто вполне: пресуществляясь в тебя, смертное создание, я освобождаю тебя от самой себя. Освобождение! Это честная работа, стоющая затраченных усилий. Она делается уже не между прочим: между почистить зубы и прополоскать их. Пеленать имаго, уже изначально вполне взрослую лярву куколкой, такая работа требует приложения всей мощи. Каторжный этот труд — приданое всем созданиям, в яйцеклетке у которых недостаточно питательных веществ для беззаботного завершения зародышевого развития. Приданое, доставшееся тебе от твоего самозванца-папочки, с бессильным содержимым его смехотворных яичек! Что по силам ему? Сделать матрёшку, козявку, заготовку жалкой серой моли. Мы выправим его грубую работу: из матрёшки вылетит грозная бабочка, с распахнутыми во все стороны на её крыльях тысячами сиятельных глаз. Да, нам с тобою достался тяжёлый труд мощнейшим инструментом: дление творения молниеносными мигами, этими исполненными безграничной мощи сперматозоидами творения. Что такое вялые тысячетелетия метаморфоз земной коры в сравнении с молниеносным динамометаморфизмом личинки! Этот труд — с разламывающей лёгкие астматической одышкой, c разъедающим кожу потом. И разлагающей душу занудной скукой: как бы ни была мгновенна молния — она всё же длится. И длина каждого мига — вечность, и других мигов нет.

Под спудом этой скуки задыхается в куколке лярва. Надрывается сам работник, создатель куколки. Что да, то да: работа действительно скучная. О ней рассказать — уже пойти на риск. Слушатель может задохнуться, предварительно удушив рассказчика. Но рисковать необходимо, ведь скука подлинный движитель такого сюжета. Ведь в напряжённости протестующего, яростного скучания различные позы сливаются в однородное, необходимое движение. Под давлением кипящей скуки, под воздействием химической активности её глубинных растворов-флюидов все противоречивые мотивы и причины сливаются в одно: в гремучую смесь. А этого и добиваюсь от тебя я, куколка, так настойчиво зыблясь в твоих глубинах, так безжалостно взрывая твои недры. Я добиваюсь взрыва. Пусть вырвется, наконец, из омертвевших недр твоих настоящее, живое желание. Пусть и, на первых порах, только желание избавиться от скуки, так подло схватившей всех за глотку. Нестерпимое желание придушить саму скуку и её виновника, рассказчика о ней.

Это опасное желание. Но работающему с тобой и повествующему о работе, ведь они тождественны друг другу, ничего другого и не дано, кроме риска начать и неизбежности продолжить дело. Им остаётся лишь попытаться опередить вас всех. Первыми придушить вас, набив вам уши и глотку, завалив спудом так же мало отличимых друг от друга созвучий, как мало различаются устилающие площадь Сан Фуриа плиты. Зажать вас стыками плит, неотличимых от стыков абзацев повествования, подобно тому, как стиснуты в них клочья измождённой травы. Завалить булыжниками слов, тождественными тем, какими вымощeны переулки Сан Фуриа, в которых нет лестниц. Прогнать лестницами позиций и других переулков, составленными из одинаковых ступенек. Придушить вас всем этим, и принудить ещё благодарить за удушение. Признать, что занудное превозмогание невозможного труд сладостный. Сопротивляйтесь ему, вы все, материал трудного творения! И ваше благодарение тоже станет слаще.