Борис Фальков - Ёлка для Ба

— Ну… скажем осторожно, — поднял указательный палец Жора, — какой-нибудь смысл есть во всём. Он повсюду.

— Но мне часто нужен не какой-нибудь, — возразил я, — а какой-то один. Хотя я не знаю, какой именно. Но я чувствую, какой он должен быть. Сандро говорит, что он примерно так и стреляет: он чувствует цель, будто не винчестер у него в ногах, а сама уже тарелочка. Ему выстрелить — всё равно, что топнуть ногой.

— Тогда так, — предложил Жора. — Не выстрел исполнен смысла, а смысл начинён выстрелами. Я хочу сказать, что одно без другого — ничто. Вот как это происходит: есть ритм, подошла его волна, раздался выстрел, цель поражена. А выглядит это для публики так, будто выстрелил и попал ты сам.

— Да, и попал! — подчеркнул Ив.

— Да, это важно, — согласился Жора.

— Нет, это сложно, — сказал я. — Понять нельзя.

— И не надо, — возразил Жора. — Кто знает, может, поймёшь — и сразу перестанешь попадать в цель, даже топая ногой. Лучше понять другое. Вот, скажем, смысл уже есть, всё написано, ты топнул и попал, тарелочки раздавлены успешно. Зачем же снова топать? Почему опять тянет топать?

— Может, есть надежда попасть в другой смысл, — предложил я.

— Не знаю, — покачал головой Жора. — По виду, тарелочки точно такие, как и в прошлый раз. Наверное, писать нужно снова для того, чтобы было что читать. Это в моём аттракционе с Чрево важно, чтобы повторялось одно и то же, хоть и сто лет. Или у Сандро: если не одно и то же — то и смысла в номере нет. Этот номер, чем он старше, тем в нём смысла больше. Я не говорю, конечно, про номера в программе Большого цирка, там другое… А проза нужна всегда новая.

— Не знаю, — покачал головой и я, — вот я сто раз уже читал Робинзона, и теперь с каждым разом он всё лучше. Или вот Мифы Греции.

— Может быть, — сказал Жора, — тебе виднее. А по мне номер — это твёрдый предмет, а проза — бесплотные мечты. Или почти бесплотные, у них такая туманная плоть, что… Плоть мечт… нет, тут во множественном числе не скажешь.

— Dreams, — подсказал я. — Потому образованные люди и выражаются на других языках, из-за таких трудностей в русском.

— Это тебе ещё виднее, — надул губы Жора. — А только мне во Франции ничем не помог французский. Меня совсем перестали понимать.

— Как это, плоть дримс? — спросил Ив. — Нет, так ещё трудней.

— Наверное, body of dreams, — посоветовал я. — А может, в этом случае надо выразиться по-немецки, как советует папа.

— Нет-нет, и так уже хорошо, — повеселел Жора, — не надо немецкого. Помню, немцы как что скажут — так всё уж слишком понятно. Смысл, как тарелочка на ладони: кому выстрел, кому печь, каждому своё. И никому: пошёл вон, всё сгодится в хозяйстве. Кому ж он нужен, такой смысл? А вот у тебя получилось совсем непонятно, так что ищи там какой хочешь смысл. И из-за этого у тебя понятно всё. Это здорово, знаешь, я точно так и стараюсь писать прозу! Чтоб её на ладонь не поймали, чтоб неизвестно было, за что её сжигать…

— За что её печатать, — поправил Ив.

— Да, меня не печатают… — признал Жора. — И известно, за что: за мой талант. Печатают тех, кто плохо, или вовсе ничего не пишет.

— И меня тоже не печатают! — подскочил я, и милосердно добавил: — И… и Ива тоже, хотя он ничего и не пишет.

— Между прочим, я тоже имею отношение к литературе, — сказал Ив. — Как известно, и я потомок Ганнибала, только по другой линии. Не думайте, это я по прямой, а Пушкин как раз по кривой.

— Ты по ракообразной, — возразил Жора. — И доказываешь это часто, постоянно становясь на карачки, раком. В твоём номере это ключевая поза.

— Эта поза называется партер, — объяснил Ив. — И потому она ключевая, не то, что твоя: на галёрке в сундуке. А линия у меня прямая, все негры в нашей стране — потомки Ганнибала, и мой папа тоже. Сравни твою рожу с моей, и ты сам заткнёшься, без моей помощи. Не знаю, кто там у тебя был папа, а у негра папа известен: негр, и тут сомнений быть не может.

— У негра известная папа, — поправил Жора.

— И у негры известный мама, — кивнул Ив. — А также известные дедушка и бабушка.

— А моя известная дедушка говорит, — вставил я, — что сходство передаётся через голову поколения. Так что папа-мама могут быть вовсе не причём.

— Тем более, — обрадовался Ив, — значит, от моей прадедушки Пушкина через голову всех поколений я и получил литературный талант. И все необходимые знания впридачу, потому мне и было так скучно на уроках в детдоме. Кроме того, я ведь получил и его рожу, тоже ведь был урод, каких мало. Но ему не приходилось качать в детдоме мышцы, чтобы отстоять право на существование в том виде, в каком уж уродился, как довелось мне. Потому что ему можно было стрелять из пистолета, а мне почему-то нельзя! О… а не прадедушка ли Пушкин, только по другой линии, нашего друга Сандро?